У стены группа подростков играла в волчок на деньги. Волчок,
обмотанный шнурком, надо было ловким, напоминающим щелчок бича рывком заставить
вращаться так, чтобы он накручивал круги по начерченным мелом полям. Цири
обыгрывала в волчок большинство мальчиков в Скеллиге, обыграла и всех послушниц
в храме Мелитэле. Она уже собиралась было вступить в игру и освободить
сорванцов не только от медяков, но и от залатанных штанов, когда ее внимание
вдруг привлекли громкие крики.
На самом конце шеренги палаток и будок стояла притиснутая к
стене и каменной лестнице странная полукруглая выгородка, образованная
полотнищами, растянутыми на саженной высоты шестах. Между двумя шестами был
вход, который загораживал высокий рябой мужчина в стеганке и полосатых штанах,
заправленных в матросские сапоги. Перед ним теснилась кучка людей. Сунув в
горсть рябого несколько монет, люди по одному скрывались за полотнищем. Рябой
кидал деньги в большое сито, позвякивал ими и хрипло выкрикивал:
– Ко мне, добрые люди! Ко мне! Собственными глазами
увидите самое страшнейшее страшилище, какое только боги создали! Ужасть и
страх! Живой василиск, ядовитое страховидло зерриканских пустынь, воплощение дьявола,
ненасытный людоед! Такого чудовища вы еще не видели, люди! Только что
пойманное, из-за моря на корабле привезенное! Взгляните, взгляните на живого,
злострашного василиска собственными глазами! Последняя возможность! Здесь, у
меня, всего за три пятака! Бабы с детьми – по два!
– Ха, – сказала Цири, отгоняя от груши ос. –
Василиск? Живой? Надо обязательно взглянуть. До сих пор я видела только
гравюры. Пошли, Фабио.
– У меня кончились деньги.
– У меня есть. Я заплачу. Пошли смело.
– Полагается шесть. – Рябой взглянул на брошенные
в горсть медяки. – Три пятака с особы. Дешевше только бабы с детьми.
– Он, – Цири ткнула в Фабио грушей, –
ребенок. А я – баба.
– Дешевше только бабы с детьми на руках, –
заворчал рябой. – Ну, давай, добавляй еще два пятака, хитроумная девка,
или валяй отседова и пропусти других. Поспешите, люди! Осталось всего три
свободных места.
Пришлось добавить.
За выгородкой из полотнищ толпились горожане, плотным
кольцом окружая сколоченное из досок возвышение, на котором стояла покрытая ковром
клетка. Запустив недостающих до комплекта зрителей, рябой запрыгнул на помост,
взял длинную палку и сдернул ковер. Понесло падалью и отвратительной вонью.
Зрители зашептались и малость отступили.
– Осторожнее, добрые люди, – упредил рябой. –
Не слишком близко, это опасно!
В клетке, явно ему тесной, свернувшись клубком, лежал ящер,
покрытый темной чешуей со странным рисунком. Когда рябой стукнул по клетке
палкой, гад зашевелился, зашуршал чешуйками по прутьям, вытянул длинную шею и
пронзительно зашипел, демонстрируя острые белые конические зубы, резко
контрастирующие с почти черной чешуей, обрамляющей пасть. Зрители охнули.
Залился лаем кудлатый песик, которого держала на руках женщина с внешностью торговки.
– Смотрите внимательней, – крикнул рябой, – и
радуйтесь, что в наших сторонах подобные чудища не обретаются! Вот чудовищный
василиск из далекой Заррикании! Не приближайтесь, не приближайтесь, потому как
хоть он и заперт в клетке, но одним токмо своим дыханием может отравить!
Цири и Фабио наконец протолкались сквозь кольцо зрителей.
– Василиск, – продолжал с возвышения рябой,
опираясь на палку, как страж на алебарду, – это самая что ни на есть
ядовитая гадина на свете! Ибо василиск – царь всех змей! Если б василисков было
больше, наш мир пропал бы бесследно! К огромному счастью, это чудовище редкое,
ибо рождается из петушиного яйца. А сами знаете, люди, что яйца сносит не
каждый петух, а только такой паршивец, который на манер квочки другому петуху гузку
подставляет.
Зрители дружным смехом прореагировали на шутку. Не смеялась
лишь Цири, все время внимательно рассматривавшая существо, которое,
раздраженное шумом, извивалось, билось о прутья клетки и кусало их, тщетно
пытаясь расправить в тесноте исковерканные крылья.
– Яйца, таким петухом снесенные, – тянул
рябой, – должны сто и одна змея высиживать! А когда из яйца проклюнется
василиск…
– Это не василиск, – заметила Цири, откусывая
грушу. Рябой косо глянул на нее.
– …А когда выклюнется василиск, говорю, –
продолжал он, – тогда он всех змей в гнезде пожрет, их яд поглотит. Но
вреда ему от того никакого не будет. Сам же ядом так надуется, что не токмо
зубом забить сумеет и не прикосновением даже, но дыхом одним! А ежели конный
рыцарь возьмет и пикой василиска проткнет, то яд по древку вверх ударит и
одновременно седока с конем на месте повалит.
– Это неправдивая неправда, – громко сказала Цири,
выплевывая семечко.
– Самая наиправдивейшая правда! – возразил
рябой. – Убьет. И коня и седока убьет!
– Как же, жди!
– Тихо, мазелечка! – крикнула торговка с
собачкой. – Не мешай! Хотца нам полюбопытствовать и послушать!
– Перестань, Цири, – шепнул Фабио, ткнув ее в бок.
Цири фыркнула на него и полезла в корзинку за очередной
грушей.
– От василиска, – рябой повысил голос, перебивая
нарастающий меж зрителей шум, – каждый зверь в тот же миг сбегает, как
только его шипение услышит. Каждый зверь, даже дракон, да что там, коркодрил
даже, а коркодрилы невозможно страшные, кто их видел, тот знает. Одно только
единое животное не боится василиска – это куна. Куница значит. Куна, как только
чудовище в пустыне узрит, тут же в лес как можно шибчей мчится, там только
одной ей ведомое зелье выищет и съест. Тогда василисков яд уже куне не страшен
и она может его насмерть загрызть.
Цири хохотнула и издала губами протяжный, совершенно
непристойный звук.
– Эй, мудрила! – не выдержал рябой. – Ежели
тебе что не нравится, убирайся отседова. Нечего силком слушать и на василиска
пялиться.
– Никакой это не василиск.
– Да? А что же оно такое, мазель мудрила?
– Выворотка, – заметила Цири, отбрасывая хвостик
груши и облизывая пальцы. – Обычная выворотка. Молодая, маленькая,
изголодавшаяся и грязная. Но выворотка, и все тут. На Старшей Речи – выверна.
– О, гляньте-ка! – воскликнул рябой. – Ишь,
какая умная да ученая к нам заявилась! Заткнись, не то я тебе…
