– Природа не знает такого понятия – философия, Геральт
из Ривии. Философией принято называть предпринимаемые людьми жалкие и смешные
потуги понять Природу. За философию сходят и результаты таких потуг. Это все
равно как если б корень моркови пытался отыскать причины и следствия своего
существования, называя результат обдумываний извечным и таинственным конфликтом
Корня и Ботвы, а дождь считал бы Неразгаданной Созидающей Силой. Мы, чародеи,
не теряем времени на отгадывание – что есть Природа. Мы знаем, что она есть,
ибо сами являемся Природой. Ты меня понимаешь?
– Пытаюсь, но говори помедленнее, пожалуйста. Не
забывай, ты разговариваешь с морковкой.
– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что произошло,
когда Беккер заставил воду брызнуть из камня? Говорится очень просто: Беккер
овладел Силой. Принудил стихию к послушанию. Подчинил себе Природу… Как ты
относишься к женщинам, Геральт?
– Не понял?
Лидия ван Бредевоорт отвернулась, шелестя шелком, и замерла
в ожидании. Геральт увидел, что под мышкой она держит завернутую картину. Он
понятия не имел, откуда эта картина взялась, ведь еще минуту назад у Лидии не
было ничего. Амулет у него на шее легонько вздрогнул.
Вильгефорц усмехнулся.
– Я спросил о твоем мнении касательно отношений между
мужчиной и женщиной, – напомнил он.
– Касательно какой стороны этих отношений?
– Ну можно ли, по-твоему, принудить женщину к
послушанию? Разумеется, я имею в виду истинных женщин, а не самочек. Можно ли
подчинить себе настоящую женщину? Овладеть ею? Заставить покориться твоей воле?
И если да, то каким образом? Ответь.
Тряпичная куколка не спускала с них своих пуговичек.
Йеннифэр отвела глаза.
– Ты ответил?
– Ответил.
Чародейка стиснула левой рукой его локоть, а правой –
лежащие на ее груди пальцы.
– Как?
– Ты же знаешь.
– Ты понял, – немного помолчав, сказал
Вильгефорц. – И, вероятно, понимал всегда. А значит, поймешь и то, что
только когда умрут и исчезнут понятия воли и подчинения, приказа и послушания,
хозяина и подчиненного, будет достигнуто единение. Общность, слияние в единое
целое. Взаимопроникновение. А когда такое наступит, смерть перестанет что-либо
значить. Там, в банкетной зале, присутствует Йан Беккер, который был водой,
брызнувшей из камня. Говорить, что Беккер умер, все равно что утверждать, будто
умерла вода. Взгляни на это полотно.
– Изумительно, – сказал ведьмак после недолгого
молчания. И тут же почувствовал легкое дрожание своего медальона.
– Лидия, – улыбнулся Вильгефорц, – благодарит
тебя за одобрение. А я вижу – у тебя есть вкус. Поздравляю. Картина изображает
встречу Грегеннана из Леда с Ларой Доррен аэп Шиадаль, легендарных любовников,
разобщенных и уничтоженных часами презрения. Он был чародеем, она – эльфкой.
Одной из элиты Aen Saevherne, то есть Ведающих. То, что могло стать началом
объединения, обернулось трагедией.
– Я знаю эту легенду и всегда считал ее сказкой. А как
было в действительности?
– Этого, – серьезно ответил чародей, – не
знает никто. То есть почти никто. Лидия, повесь свою картину тут, рядом.
Полюбуйся, Геральт, очередным произведением кисти Лидии. Это портрет Лары
Доррен аэп Шиадаль, выполненный на основе древней миниатюры.
– Поздравляю. – Ведьмак поклонился Лидии ван
Бредевоорт, и голос у него даже не дрогнул. – Истинный шедевр.
Голос у него не дрогнул, хотя Лара Доррен аэп Шиадаль
смотрела на него с портрета глазами Цири.
– Что потом?
– Потом? Лидия осталась в Галерее. Мы с Вильгефорцем
вышли на террасу. И он поездил на мне в свое удовольствие…
– Сюда, Геральт. Пожалуйста, наступай только на темные
плитки.
Внизу шумело море, остров Танедд вздымался из белой пены
прибоя. Волны разбивались о стены Локсии, лежавшей прямо под ними. Локсия, как
и Аретуза, искрилась огнями. Вздымающийся над ними каменный горб Гарштанга был
черен и мертв.
– Завтра, – чародей проследил за взглядом
ведьмака, – члены Капитула и Совета облачатся в традиционные одежды,
знакомые тебе по древним гравюрам: серые, ниспадающие до земли плащи и
островерхие шапки, а также вооружатся длинными палочками и посохами,
уподобляясь таким образом колдунам и ведьмам, которыми пугают детей. Традиция,
ничего не поделаешь. В сопровождении нескольких делегатов мы отправимся наверх,
в Гарштанг. Там, в специально подготовленной зале, будем совещаться. Остальные
будут ждать нашего возвращения и решения в Аретузе.
– Совещание в Гарштанге в узком кругу – тоже традиция?
– Совершенно верно. Давняя и продиктованная
практическими соображениями. Случалось, что совещания чародеев бывали бурными и
оканчивались чрезмерно активным обменом мнениями. Во время одного из таких
обменов шаровая молния повредила прическу и платье Нины Фиораванти. Нина,
посвятив этому год работы, обложила стены Гарштанга чрезвычайно мощной аурой и
антимагической блокадой. С тех пор в Гарштанге не действует ни одно заклинание,
а дискуссии протекают спокойно. Особенно если предварительно отобрать у
дискутантов ножи.
– Понимаю. А башня, что повыше Гарштанга, на самой
макушке, это что? Какое-то важное здание?
– Tor Lara. Башня Чайки. Руины. Важное? Пожалуй, да.
– Пожалуй?
Чародей оперся о перила.
– Предания эльфов говорят, что Tor Lara якобы связана
телепортом с таинственной, до сих пор не обнаруженной Tor Ziriael, Башней
Ласточки.
– Якобы? Вам не удалось обнаружить этот телепортал? Не
верю.
– И правильно делаешь. Мы обнаружили портал, но его
пришлось заблокировать. Многие протестовали, все жаждали экспериментов, каждый
хотел прославиться в качестве разведчика Башни Ласточки, мифического пристанища
эльфьих магов и мудрецов. Однако портал был испорчен вконец и действовал
хаотично. Были жертвы, поэтому его и заблокировали. Пошли, Геральт, холодает.
Осторожнее. Ступай только по темным плиткам.
– Почему только по темным?
– Эти строения разрушены. Влага, эрозия, сильные ветры,
соленый воздух – все роковым образом сказывается на стенах. Ремонт обошелся бы
слишком дорого, поэтому мы пользуемся иллюзией. Престиж. Понимаешь?
– Не совсем.
