– С чего бы такое ожесточение?
– Вишь ли, – буркнул солдат, – оно вона как.
Когда короли мир с Нильфгаардом заключили, то взялися сильно за эльфовы банды.
Видать, здорово их прижали, потому как не проходит ночи, чтобы недобитки не
сбегали через Бругге, в Брокилоне шукая схоронения. А когда наши эльфов гонют,
то часом, быват, и с духобабами разделываются, которые из-за Ленточки на помочь
идут. А бывало, и наше войско с разбегу в лес заглянет… Понятно?
– Понял. – Лютик внимательно глянул на солдата,
покивал головой. – Преследуя скоя’таэлей, вы переходили Ленточку. Убивали
дриад. И теперь дриады отвечают вам той же монетой. Война.
– Точно, господин. Война всамделишная. Всегда это была
драка не на живот, а на смерть, но теперича-то уж и вовсе паршиво. Меж ними и
нами – ненависть. Ишшо раз говорю: ежели нет нужды, не ездите туды.
Лютик сглотнул.
– В том-то и дело, – он выпрямился в седле, с
большим трудом изобразив на лице воинственную мину, – что есть нужда. И я
еду. Сейчас. Вечер не вечер, туман не туман, надо двигаться, коли долг
призывает.
Годы тренировок взяли свое. Голос трубадура звучал красиво и
грозно, сурово и холодно, звенел железом и мужеством. Солдаты взглянули на него
с неприкрытым изумлением.
– Прежде чем двинетесь, – командир отстегнул от
седла плоскую деревянную фляжку, – глотните первачу, милсдарь певун.
Глотните…
– Легчей помирать будет, – угрюмо добавил другой,
неразговорчивый.
Поэт отхлебнул из фляжки.
– Трус, – гордо возвестил он, как только перестал
кашлять и отдышался, – умирает сто раз. Мужественный человек – лишь
однажды. Но госпожа Фортуна благоприятствует смелым, трусов презирает. Так
сказать, смелого стрелы боятся, смелого меч не берет.
Солдаты взглянули с еще большим восхищением. Они не знали и
не могли знать, что Лютик цитирует слова известной в его стороне боевой песни,
к тому же написанной не им.
– А вот этим, – поэт вытащил из-за пазухи
звякнувший содержимым кожаный мешочек, – позвольте отблагодарить за
эскорт. Прежде чем до форта доберетесь, прежде чем вас снова суровая
служба-матка приласкает, загляните в кабак, выпейте за мое здоровье.
– Благодарим, господин. – Командир слегка
покраснел. – Щедрый вы человек, а ведь мы… Прошшевайте и простите, что
одного вас оставляем, но…
– Пустое. Ну, бывайте.
Бард лихо сдвинул шапочку на левое ухо, тронул коня пяткой и
направился вниз по откосу, насвистывая известную исключительной непристойностью
кавалерийскую песенку из «Свадьбы в Беллерлине».
– А корнет-то в замке болтал, – услышал он еще
слова угрюмого, – мол, энто дармоед, трус и балда. А энто боевитый и
храбрый господин, хоть и виршеплет.
– Истинная правда, – ответил командир. –
Трусом-то его не назовешь, ничего не скажешь. Даже глазом не моргнул, это
точно. Да ишшо и свишшет, слышь? Хо, хо… Слыхал, что говорит? Мол, послом идет.
Не боись, кого-нито послом не назначут. Надыть голову иметь на плечах-то, штобы
послом стать.
Лютик прибавил ходу, чтобы как можно скорее скрыться у них
из глаз. Он не хотел подпортить только что заработанной репутации. А знал –
долго ему не просвистеть, потому как не хватит уже влаги на пересохших от
страха губах.
Яр был мрачный и влажный, мокрая глина и покрывающий ее
ковер погнивших листьев приглушали звон копыт темно-гнедого мерина, которого
поэт окрестил Пегасом. Пегас шел медленно, свесив голову. Это был один из тех
немногих коней, которым все всегда без разницы.
Лес кончился, но от русла реки, обозначенного полосой ольх,
Лютика еще отделяла широкая, заросшая камышами низинка. Поэт остановил коня.
Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Напряг слух, но
услышал только кваканье лягушек.
– Ну, коняга, двум смертям не бывать, – кашлянул
он. – Вперед.
Пегас немного приподнял голову и вопросительно поставил
торчком обычно отвисающие уши.
– Ты верно слышал. Вперед.
Мерин медленно двинулся, под копытами зачавкало болото.
Лягушки длинными прыжками удирали из-под ног коня. В нескольких шагах перед
ними с шумом и кряком поднялась утка, и сердце трубадура на мгновение
остановилось, а потом взялось стучать очень быстро, как бы наверстывая
упущенное. Пегас вообще не обратил на утку никакого внимания.
– Ехал герой… – пробормотал Лютик, вытирая залитую
потом шею платочком, вытянутым из-за пазухи. – Ехал неустрашимо чрез
урочище, не обращая внимания на скачущих земноводных и летающих драконов. Ехал
себе и ехал. И доехал до бескрайних просторов…
Пегас фыркнул и остановился. Они были у реки. Камыши и
очерет доходили выше стремени. Лютик отер пот со лба, повязал платок на шею.
Долго, до слез, вглядывался в ольховник на противоположном берегу. Не заметил
ничего и никого. Поверхность воды морщинили вытянувшиеся по течению водоросли,
над ними шмыгали бирюзово-оранжевые зимородки. Воздух мерцал от туч насекомых.
Рыбы заглатывали поденок, оставляя на воде большие круги.
Всюду, насколько хватало глаз, виднелись бобриные зарубки,
кучки надкусанных веток, поваленные и обглоданные стволы, омываемые медленным
течением. «Ну и бобров же тут, – подумал поэт, – невероятное
богатство. И неудивительно. Никто не беспокоит чертовых древоточцев. Сюда не
заходят ни бандиты, ни ловчие, ни бортники, даже вездесущие трапперы не
устанавливают здесь силков. А те, которые пытались, получали стрелу в горло, и
раки обгладывали их в прибрежном иле. А я, идиот, лезу сюда по доброй воле,
сюда, на Ленточку, в реку, затянутую трупной вонью, которую не перебивает даже
запах аира и мяты…»
Он тяжко вздохнул.
Пегас медленно ступил в воду передними ногами, опустил
морду, пил долго, потом повернул голову и глянул на Лютика. Вода стекала у него
с губ и ноздрей. Поэт покачал головой, снова вздохнул, громко потянул носом.
– И взглянул герой на бурлящую пучину, –
продекламировал он тихонько, стараясь не стучать зубами. – Взглянул и
двинулся вперед, ибо сердце его не ведало тревоги.
Пегас повесил голову и опустил уши.
– Тревоги не ведало, говорю.
Пегас тряхнул головой, звякнул кольцами поводьев и
мундштука. Лютик ткнул его пяткой в бок. Мерин обреченно ступил в воду.
Ленточка была речкой мелкой, но сильно заросшей. Пока они
добрались до середины русла, за ногами Пегаса уже заплетались длинные косы
водорослей. Конь ступал медленно и с трудом, при каждом шаге пытаясь стряхнуть
удерживающие его растения.
