– …Ты всюду будешь чужой, – докончила с кажущимся
безразличием Искра, быстро и довольно бесцеремонно надевая на голову Цири
беретик с перьями фазана. – Всюду чужой и всегда другой. Как нам называть
тебя, маленькая соколица?
Цири взглянула ей в глаза.
– Gvalch’ca.
Эльфка рассмеялась.
– Стоит тебе начать говорить, и ты говоришь на многих
языках. Маленькая соколица! Хорошо, будешь носить имя Старшего Народа, имя,
которое ты выбрала себе сама. Ты – Фалька.
Фалька.
Она не могла уснуть. Кони топали и храпели в темноте, ветер
шумел в лапах елей. Небо искрилось звездами. Ярко светило Око, долго бывшее ее
верным проводником по каменной пустыне. Оно указывает на запад. Но Цири не была
уверена, что это правильное направление. Теперь она уже ни в чем не была
уверена.
Она не могла уснуть, хотя впервые после долгих дней
чувствовала себя в безопасности. Она не была одинока. Лежанку из ветвей она
устроила себе в сторонке, подальше от Крыс, которые спали на согретом огнем
глинобитном полу разрушенного шалаша. Она была далеко от них, но чувствовала их
близость и присутствие. Она не была одинока.
Послышались тихие шаги.
– Не бойся…
Кайлей.
– Я не скажу им, – шепнул светловолосый юноша,
опускаясь на колени и наклоняясь к ней, – что тебя ищет Нильфгаард. Не
скажу о награде, которую за тебя пообещал префект из Амарильо. Там, в корчме,
ты спасла мне жизнь. Я отблагодарю тебя. Приятным. Сейчас.
Он прилег рядом с ней. Медленно и осторожно. Цири пыталась
вскочить, но Кайлей прижал ее к подстилке движением не грубым, но сильным и
решительным. Мягко положил ей пальцы на губы. Это было ни к чему: Цири
парализовал страх, а из перехваченного, болезненно сухого горла она не смогла
бы извлечь ни звука, даже если б хотела. Но она не хотела. Тишина и мрак были
лучше. Безопаснее. Привычнее. Они скрывали страх и стыд.
Она тихо охнула.
– Тише, маленькая, – шепнул Кайлей, осторожно
расшнуровывая ей рубашку. Медленно, мягкими движениями спустил ей ткань с плеч,
а низ рубашки подтянул выше бедер. – И не бойся. Увидишь, как это приятно.
Цири задрожала от прикосновения сухой, жесткой и шероховатой
руки. Она лежала неподвижно, напряженная и оцепеневшая, переполненная
обессиливающим страхом и отвращением, заливающими виски и щеки волнами жара.
Кайлей завел ей левую руку под голову, прижал ее ближе к себе, стараясь отвести
руку, которой она ухватилась за подол рубашки, тщетно пытаясь снова стянуть ее
вниз. Ее начала бить дрожь.
В окружающей тьме она вдруг уловила движение, почувствовала
толчок, услышала звук пинка.
– Ты спятила, Мистле? – буркнул Кайлей.
– Оставь ее, ты, свинья.
– Отвали. Иди спать.
– Оставь ее в покое, я сказала.
– А я беспокою, что ли? Она кричит или вырывается? Я
только хочу приласкать ее перед сном. Не мешай.
– Выматывайся отсюда, или я тебя ткну.
Цири услышала скрип кинжала в металлических ножнах.
– Я не шучу, – проговорила Мистле, слабо
вырисовывающаяся во мраке над ними. – Отправляйся к парням, да побыстрее!
Кайлей сел, выругался под нос, потом молча встал и быстро
ушел.
Цири почувствовала, как по щекам покатились слезы. Быстро,
все быстрее. Они, словно юркие червячки, вползали под волосы около ушей. Мистле
легла рядом, заботливо укрыла шкурой. Но не поправила задранной рубашки.
Оставила так, как было. Цири снова задрожала.
– Тише, Фалька. Все хорошо.
Мистле была теплой, от нее пахло смолой и дымом. Но
прикосновение ее маленькой руки снова заставило Цири напрячься. У нее
перехватило дыхание. Мистле прижалась к ней, прильнула, ее маленькая рука не
останавливаясь поползла по телу, как теплая улиточка. Цири глухо застонала…
– Тише, соколица, – шепнула Мистле, осторожно
подсовывая ей руку под голову. – Ты больше не будешь одна. Больше не
будешь.
Назавтра Цири поднялась на заре. Осторожно выскользнула
из-под шкуры, чтобы не разбудить Мистле, спящую с приоткрытым ртом, прикрыв
предплечьем глаза. Руку покрывала гусиная кожа. Цири заботливо укутала девушку.
После недолгого колебания наклонилась, нежно поцеловала ее в стриженые,
торчащие щеткой волосы. Мистле замурлыкала сквозь сон. Цири отерла слезы со
щеки.
Она уже не была одинока.
Остальные спали, кто-то звучно храпел, кто-то так же звучно
пустил ветры. Искра лежала, откинув руку на грудь Гиселера, ее буйные волосы
рассыпались в беспорядке. Кони фыркали и топтались, дятел короткими очередями
ударов долбил ствол сосны.
Цири сбежала к речке. Мылась долго, подрагивая от холода.
Резкими движениями трясущихся рук старалась смыть с себя то, что уже смыть было
невозможно. По щекам текли слезы.
Фалька.
Вода пенилась и шумела на камнях, уплывала вдаль, в туман.
Все уплывало вдаль. В туман.
Все.
Они были отбросами общества, отребьем. Удивительным
сборищем, порожденным войной, несчастьем и презрением. Война, несчастье и
презрение объединили их и выкинули на берег, как вздыбившаяся в половодье река
выбрасывает на плесы черные, отполированные водой и камнями куски дерева.
…Кайлей очнулся среди дыма, огня и крови в разрушенном
замке, между трупами родственников и родителей. Бредя по усеянному убитыми
двору, наткнулся на Реефа, солдата из корпуса карателей, которых император
Эмгыр вар Эмрейс послал усмирять бунты в Эббинге. Рееф был одним из тех, кто
захватил и разрушил замок после двух дней осады. Захватив замок, спутники
бросили Реефа, хотя Рееф был еще жив. Но заботиться о раненых – не в обычаях
бандюг из нильфгаардских подразделений.
Вначале Кайлей думал добить Реефа, но ему не хотелось
бродить в одиночестве. А Реефу, как и Кайлею, было шестнадцать лет.
Они вместе зализывали раны. Вместе прикончили и ограбили
сборщика податей, вместе упились пивом в корчме, а потом, проезжая на трофейных
конях через деревню, разбрасывали вокруг остатки награбленных денег, хохоча при
этом до колик.
Вместе бежали от гоняющихся за ними нисаров и нильфгаардских
патрулей.
