Она твердила себе, что всему услышанному ею в Сент-Питер-Порте существует тысяча и одно объяснение. Но это не отменяло того факта, что одно из этих объяснений, видимо, стоило жизни ее брату. II то, что открытия, сделанные ею о последних месяцах жизни Ги, частично снимали с нее вину за те до сих пор невыясненные обстоятельства, которые сопутствовали его гибели, не имело никакого значения. Важно было лишь то, чего она так и не узнала, а именно: чем же занимался ее брат. Но одного неведения было достаточно, чтобы вера, за которую она держалась всю жизнь, начала покидать ее. А этого никак нельзя было допустить, потому что тогда вся жизнь Рут превратится в сплошное нагромождение ужасов. Поэтому ей оставалось лишь выстроить мощную крепостную стену, защищающую ее внутренний мир от потери того, что придавало ему цельность. Вот только как это сделать, она не знала.
Из конторы Доминика Форреста она поехала к брокеру Ги, потом к его банкиру. От них она узнала подробности пути, по которому шел ее брат последние десять месяцев. Продавая ценные бумаги огромными пакетами, он то переводил деньги на свои банковские счета, то снимал их, так что от всех его операций тянуло нехорошим душком чего-то незаконного. Бесстрастные лица финансовых консультантов Ги намекали на многое, но с ней они не поделились ничем, кроме голых фактов, таких голых, что ей поневоле захотелось прикрыть их хотя бы лохмотьями своих самых черных подозрений.
Пятьдесят тысяч фунтов здесь, семьдесят пять там, капля за каплей, к началу ноября они превратились в немыслимые двести пятьдесят тысяч. Разумеется, концы можно было найти в документах, но заниматься этим прямо сейчас ей не хотелось. Она стремилась лишь убедиться в том, что Доминик Форрест не ошибся, передав ей результаты работы экспертов, которые исследовали финансовую ситуацию Ги. Все девять лет, которые прошли со дня их приезда на остров, Ги, как и говорил Доминик Форрест, распоряжался деньгами, по своему обыкновению, мудро и осторожно, но вдруг в последние десять месяцев они буквально потекли у него сквозь пальцы, словно вода… или их выжали из него, словно кровь… или потребовали… или он сам пожертвовал их на что-то… или… что еще?
Она не знала. И в какой-то момент сказала себе, что ей безразлично. В конце концов, дело было не в деньгах. Дело было в том, о чем деньги, а точнее, их отсутствие говорило в ситуации, когда само завещание Ги, казалось, свидетельствовало о том, что его детей и двух других наследников ждало целое состояние… И это сильнее всего тревожило Рут.
Потому что такие мысли неизбежно приводили ее к размышлениям об убийстве брата и о том, как оно произошло и было ли оно как-то связано с деньгами.
У нее болела голова. Слишком много новых идей наполнили череп, они словно давили на него изнутри, сражаясь за наиболее выгодную позицию, чтобы получить как можно больше внимания. Но ей не хотелось уделять внимание ни одной из них. Ей хотелось только спать.
Она обогнула дом сбоку, где уже обрезали на зиму потерявшие листву кусты розового сада. Сразу за ним дорога делала еще один поворот к конюшням, где Рут держала машину. Когда она, подъехав к воротам, нажала на тормоз, то поняла, что у нее нет сил открыть дверцу. Поэтому она просто повернула ключ зажигания, остановила мотор и положила голову на рулевое колесо.
Она чувствовала, как в салон ровера просачивается холод, но не двинулась с места, с закрытыми глазами слушая успокоительную тишину. Ничто не утешало ее так, как тишина. Ведь она не таит в себе ничего нового.
Однако Рут понимала, что так долго сидеть нельзя. Нужно было принять лекарство. И отдохнуть. Господи, как ей нужно отдохнуть.
Чтобы открыть дверцу, ей пришлось навалиться на нее плечом. Оказавшись снаружи, Рут с удивлением обнаружила, что у нее нет сил дойти по засыпанной гравием дорожке к оранжерее, откуда она сможет попасть в дом. Поэтому она прислонилась к машине и тут заметила какое-то движение возле утиного пруда.
Она сразу подумала о Поле Филдере и о том, что кто-то должен сообщить ему новость о наследстве, которое не будет таким огромным, как пообещал ему ранее Доминик Форрест. Хотя для него это не важно. Его семья разорена, отцовский бизнес рухнул под безжалостным натиском прогресса и модернизации. Поэтому любые деньги, которые так или иначе попадут ему в руки, покажутся ему огромной суммой, куда большей, чем все, на что он мог рассчитывать… если он, конечно, знал о завещании Ги. Но это была еще одна мысль, додумывать которую до конца у Рут не было охоты.
Чтобы дойти до утиного пруда, ей пришлось собрать всю волю в кулак. Но когда Рут добралась до него и вышла между двумя рододендронами на берег, где пруд раскинулся перед ней, точно оловянная тарелка, чей цвет был позаимствован у неба, то обнаружила, что вовсе не Пола, деловито восстанавливающего укрытия для уток, видела она издалека. Вместо него у края пруда стоял человек из Лондона. Примерно в ярде от него в траве валялись брошенные инструменты. Однако смотрел он не на них, а на утиное кладбище на другом берегу.
Рут хотела развернуться и пойти назад к дому, надеясь, что он ее не заметит. Но он поглядел на нее, потом опять на могилы и спросил:
— Что случилось?
— Кому-то не понравились утки, — ответила она.
— Кому они могли не понравиться? Они же безобидные.
— Казалось бы, так оно и есть.
Больше она ничего не добавила, но, когда он снова взглянул на нее, ей показалось, будто он прочел правду по ее лицу.
— И укрытия тоже разрушили? — снова задал он вопрос — А кто строил их заново?
— Пол и Ги. Они хотели сделать все как было. Весь пруд был их совместной идеей.
— Может быть, кому-то это не понравилось. — И он поглядел на дом.
— Не думаю, — ответила она, хотя сама слышала, как неискренне звучат ее слова, и боялась, что он не поверит ей ни на секунду. — Вы же сами сказали: «Кому могли не нравиться утки?»
— Значит, кому-то не нравился Пол? Или те отношения, которые связывали его с вашим братом?
— Вы сейчас думаете об Адриане.
— А он способен на ревность?
Рут подумала, что Адриан способен на что угодно. Но обсуждать племянника с этим человеком или с кем-нибудь еще она не собиралась.
— Здесь сыро, — заметила она. — Оставляю вас наедине с вашими мыслями, мистер Сент-Джеймс Я иду домой.
Он пошел следом, незваный. Молча хромал бок о бок с ней. Они прошли сквозь кустарник в оранжерею, дверь которой была незапертой, как всегда.
Он сразу обратил на это внимание. И спросил, всегда ли это так.
— Да. Всегда. Здесь, на Гернси, не то что в Лондоне. Люди не привыкли бояться. Замки не нужны.
Отвечая, она чувствовала на себе его взгляд и, когда повернулась к нему спиной и зашагала по кирпичному полу через влажную атмосферу теплицы, ощущала, как его серо-голубые глаза буквально буравят ее затылок. Она догадывалась, на какие размышления навела его незапертая дверь: всякий, кто хотел зла ее брату, мог спокойно войти и сделать свое дело. Вот и хорошо, такое направление его мыслей устраивало ее куда больше, чем то, которое они приняли за разговором о невинных утках. Ни одной секунды она не верила, что смерть брата была связана с вторжением в дом какого-то незнакомца. Но пусть уж лучше лондонец развлекает себя такими соображениями, чем подозревает Адриана.
