Дебора сняла с себя пальто. Ей хотелось утешать подругу с энтузиазмом Чероки, но она боялась дать ей ложную надежду. Открытое окно было хорошим предлогом, чтобы уйти от обсуждения туч, сгущающихся над головой Чайны.
— Ты совсем замерзла. Надень это.
Дебора накинула свое пальто ей на плечи.
Чероки наклонился над ними и закрыл окно.
— Давай уведем ее отсюда, — сказал он и кивнул головой в сторону гостиной, где было ненамного теплее.
Когда они усадили Чайну и Дебора закутала ее ноги одеялом, Чероки сказал:
— Знаешь, тебе надо лучше о себе заботиться. Мы можем для тебя кое-что сделать, но тут все зависит только от тебя самой.
— Он думает, что я это сделала, правда? — обратилась Чайна к Деборе. — Он не пришел потому, что думает: это сделала я.
— О чем ты… — начал было Чероки.
Но Дебора все поняла и перебила его:
— Не в этом дело. Просто Саймон все время собирает улики. И ему нужно сохранять непредубежденный взгляд на вещи. Именно этим он сейчас и занят. Сохраняет непредубежденность.
— Почему же он тогда не заходит сюда? Я бы хотела, чтобы он пришел. Если бы он зашел, если бы мы встретились и поговорили… Я бы все ему объяснила.
— Ты не обязана ничего ему объяснять, — сказал Чероки, — ведь ты ничего никому не сделала.
— Это кольцо…
— Оно оказалось там. На пляже. Просто взяло да и оказалось. Если оно принадлежит тебе и ты не помнишь, чтобы оно лежало в твоем кармане, когда ты спускалась посмотреть бухту, значит, тебя подставили. И точка.
— И зачем я только его купила.
— Да уж, черт побери. Чертовски верно. О господи, я уж думал, с Мэттом покончено. Ты же сказала, что вы с ним все обсудили.
Чайна посмотрела на Чероки таким долгим немигающим взглядом, что тот не выдержал и отвернулся.
— Я же не ты, — сказала она наконец.
Во фразах, которыми обменялись брат и сестра, Деборе почудился какой-то тайный смысл. Чероки забеспокоился и стал переминаться с ноги на ногу, провел пятерней по волосам и сказал:
— Черт. Чайна, хватит.
Чайна заговорила с Деборой:
— Чероки еще не бросил серфинг. Ты это знаешь, Дебс?
— Он говорил о серфинге, но я не поняла, катается он еще или нет…
Голос Деборы замер. На уме у подруги явно было что-то другое.
— Мэтт его научил. Так они и подружились. У Чероки не было доски, но Мэтт давал ему уроки на своей. Сколько тебе тогда было лет? — спросила Чайна у брата. — Четырнадцать?
— Пятнадцать, — промямлил он в ответ.
— Пятнадцать. Верно. Но доски у тебя не было. — И она снова повернулась к Деборе: — А без доски как следует не на-: учишься. Нельзя все время брать у кого-то взаймы, потому что тренироваться надо постоянно.
Чероки подошел к телевизору и взял пульт. Покрутил его в руках и направил на экран. Включил и тут же выключил.
— Чайна, хватит, — попросил он.
— До Мэтта у Чероки не было друзей, но их дружба кончилась после того, как мы с Мэттом сблизились. Меня это опечалило, и однажды я спросила у Мэтта, почему так получилось. Он ответил, что отношения между людьми иногда меняются, и ничего больше не сказал. Я подумала, что дело, наверное, в разных интересах. Мэтт с головой ушел в режиссуру, ну а Чероки вел себя, как и полагается Чероки: то играл в группе, то вдруг заделывался пивоваром. А то вешал людям на уши лапшу с этими индейскими артефактами. Мэтт взрослеет, решила я, а Чероки хочет навсегда остаться девятнадцатилетним. Но с дружбой никогда не бывает так просто, верно?
— Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? — спросил Чероки сестру. — Я могу, ты знаешь. Вернусь в Калифорнию. А мама приедет. Будет с тобой вместо меня.
— Мама? — Чайна приглушенно хохотнула. — Только этого мне не хватало. Так и вижу, как она роется во всех углах этой квартиры, не говоря уже о моей одежде, выбрасывая прочь все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к животным. Следит за тем, чтобы я не забывала принимать витамины и есть тофу. Проверяет, на самом ли деле рис коричневый, а хлеб зерновой. Очень мило. Толку никакого, зато веселья — хоть отбавляй.
— Тогда чего ты хочешь? — с отчаянием в голосе спросил Чероки. — Чего? Скажи.
Они смотрели друг на друга, причем Чероки стоял, а его сестра — сидела, и все же он казался маленьким по сравнению с ней. Дебора подумала, что дело, наверное, в характере Чайны, который делал ее более значительной фигурой, чем ее брат.
— Ты будешь делать то, что должен, — сказала она ему.
Он первым не выдержал и отвел глаза, а она продолжала Держать его на мушке своего взгляда. Пока они молчали, Дебора задумалась о природе отношений брата и сестры. Для нее понять происходящее между детьми одних родителей было все равно что начать дышать жабрами.
По-прежнему не сводя с брата глаз, Чайна обратилась к подруге:
— Дебс, тебе никогда не хотелось повернуть время вспять?
— По-моему, этого всем иногда хочется.
— И какое время ты выбрала бы?
Дебора задумалась.
— Была одна Пасха перед тем, как умерла моя мама… На деревенской лужайке давали представление. За пятьдесят пенсов катали на пони, а у меня как раз столько денег и было. Я знала, что если потрачу их, то больше у меня ничего не останется, три минуты верхом на пони, и я банкрот, больше уже ничего купить не смогу. И я никак не могла решиться. Даже взмокла вся и беспокоилась ужасно, боялась, что любое решение, которое я приму, окажется неправильным и я буду несчастна. И тогда мы поговорили об этом с мамой. Она сказала мне, что неправильных решений не бывает. Бывают просто решения и то, чему они нас учат.
Дебора улыбнулась своим воспоминаниям.
— Я бы хотела вернуться в тот день и все прожить сначала. Только чтобы на этот раз она не умирала.
— И что ты сделала? — спросил ее Чероки. — Покаталась на пони? Или нет?
Дебора поразмыслила над вопросом.
— Знаешь, я не помню. Странно, правда? Наверное, пони был не так уж важен для меня, даже тогда. Важно было то, что она мне сказала. Такая уж она была.
— Повезло тебе, — вздохнула Чайна.
— Да, — ответила Дебора.
Тут в дверь постучали, а потом позвонили, очень настойчиво, как им показалось. Чероки пошел посмотреть, кто это.
Он открыл дверь, и на верхней ступени лестницы они увидели двух констеблей в форме: один из них беспокойно озирался, точно проверял, нет ли где засады, а другой похлопывал себя по ладони дубинкой.
— Мистер Чероки Ривер? — спросил констебль с дубинкой.
Он не стал дожидаться ответа, так как, очевидно, знал, с кем говорит.
