— А потом? Куда она девалась потом?
— Кто знает? — ответил Даффи. — В конце войны союзники организовали специальные команды по поиску художественных ценностей и возвращению их законным владельцам. Но вернуть их было непросто. Один только Геринг вывозил шедевры эшелонами. К тому же миллионы людей погибли, целые семьи исчезли, не оставив наследников, и некому было заявлять свои права на предметы искусства. Ну а те, кто выжил, но не мог доказать свои права на ту или иную вещь, могли считать, что им не повезло.
Он покачал головой.
— То же случилось и с ней, наверное. А может быть, какой-нибудь нечистый на руку парень из армии союзников засунул ее в свой вещмешок и принес домой вместо сувенира. Или какой-нибудь коллекционер-одиночка из Германии купил ее во время войны у французов и сумел сохранить, когда появились союзники. Суть в том, что если вся семья погибла, то кто мог сказать, кому что принадлежало? И сколько лет было Ги Бруару в то время? Двенадцать? Четырнадцать? В конце войны он вряд ли помышлял о том, чтобы вернуть собственность своего семейства. Наверняка он задумался об этом лишь много лет спустя, но поезд уже ушел.
— А сколько лет понадобилось, чтобы найти ее, — сказал Сент-Джеймс — Не говоря уже об армии историков искусства, реставраторов, работников музеев и аукционных домов, сыщиков.
«Плюс небольшое состояние», — добавил он про себя.
— Ему еще повезло, что он вообще ее нашел, — заметил Даффи. — Некоторые шедевры так и затерялись во время войны и никогда больше не всплыли. Из-за других до сих пор идут споры. Ума не приложу, как мистеру Бруару вообще удалось доказать, что эта картина его.
— Похоже, он просто купил ее, не пытаясь ничего доказывать, — объяснил Сент-Джеймс — С его банковских счетов пропала огромная сумма. Ее перевели в Лондон.
Даффи приподнял бровь.
— Вот как? — В его голосе звучало сомнение. — Скорее всего, он купил ее на распродаже какого-нибудь поместья. Или она всплыла в каком-нибудь антикварном магазине где-нибудь в глухой деревне или на блошином рынке. И все же трудно поверить, что никто не заподозрил ее истинной ценности.
— Ну, знатоков живописи не так уж и много.
— Дело не только в этом, — ответил Даффи. — Сразу ведь видно, что вещь старинная. Не может такого быть, чтобы, пока она переходила из рук в руки, никому в голову не пришло показать ее экспертам.
— Но если ее и впрямь украли в конце войны? Какой-нибудь солдат прибрал к рукам… Где? В Берлине? Мюнхене?
— В Берхтесгадене? — предположил Даффи. — У всех нацистских бонз были там дома. А в конце войны союзники там кишмя кишели. Всем хотелось урвать свой кусок.
— Хорошо. В Берхтесгадене, — согласился Сент-Джеймс — Какой-нибудь солдат умыкнул картину, пока вокруг шли грабежи. Привез ее домой, в Хакни, повесил в гостиной над диваном и думать забыл. Там она и висела до его смерти, а потом перешла к его детям. Тех родительское барахло всегда раздражало, и они все продали. С аукциона. На распродаже. Где угодно. Кто-то ее купил. И снова выставил на продажу. На Портобелло-роуд, к примеру. Или в Бермондси. Или в магазине на Кэмден-пэссидж. Или даже в деревне, как вы предположили. Люди Бруара искали ее годами, и, как только она появилась, они тут же ее схватили.
— Полагаю, так все и было, — кивнул Даффи, — Нет. Уверен, что иначе быть просто не могло.
Столь решительное утверждение Даффи заинтриговало Сент-Джеймса.
— Почему? — спросил он.
— Потому что у мистера Бруара не было другого способа вернуть эту картину. Доказать, что она принадлежит ему, он не мог. Значит, остается только покупка. Купил он ее не на «Кристи» и не на «Сотби», стало быть…
— Погодите, — перебил его Сент-Джеймс — А почему не на «Кристи» или «Сотби»?
— Ее бы перекупили. Кто-нибудь из Гетти, у них же карман бездонный. Или какой-нибудь арабский нефтяной магнат. Да мало ли кто.
— Но у Бруара были деньги…
— Таких денег у него не было. Точнее, было, но недостаточно. На «Кристи» и «Сотби» сразу поняли бы, что за эту картину будут драться коллекционеры всего мира.
Сент-Джеймс взглянул на полотно: размеры восемнадцать на двадцать четыре дюйма, холст, масло, рука гениального мастера, несомненно. Очень отчетливо он произнес:
— О какой сумме мы говорим, мистер Даффи? Сколько, по-вашему, стоит эта картина?
— Я бы сказал, десять миллионов фунтов, самое малое, — ответил ему Кевин Даффи. — И это еще до начала торгов.
________
Пол вел Дебору куда-то в обход большого дома, и сначала она думала, что он держит путь к конюшням. Но он даже не взглянул в их сторону, пересек двор, который отделял конюшни от дома, и углубился в заросли кустарника.
Последовав за ним, Дебора очутилась на широком лугу, за которым начиналась вязовая роща. Пол как раз скрылся между деревьями, и она прибавила шагу, чтобы не потерять его. Подойдя к деревьям, она увидела, что через рощу ведет хорошая тропа, упругая от покрывавшего ее ковра из палых листьев. Дебора шла по ней до тех пор, пока впереди между стволами не замелькала круглая земляная насыпь. Она увидела Пола, который взбирался на нее. Она испугалась, как бы не упустить его совсем, но на самом верху он остановился. Оглянулся, словно проверяя, не отстала ли она, подождал, пока она подойдет к насыпи, протянул ей руку и помог перебраться на другую сторону.
За насыпью Дебора увидела, что подробно и заботливо распланированные парки Ле-Репозуара уступали там место широкому заброшенному лугу, где сорняки, кусты и ежевика разрослись так, что человеку было по пояс. Протоптанная сквозь них тропинка вела к странному земляному кургану. Она ничуть не удивилась, когда Пол, спрыгнув на землю, припустил прямо к нему. Добежав до кургана, он повернул направо и скрылся за его основанием. Она поспешила за мальчиком.
Ей было непонятно, как странный холм может стать хранилищем картины, но тут она увидела дорожку из камней, заботливо выложенную вокруг кургана. Только тогда она поняла, что холм перед ней не настоящий, а выстроенный руками человека в доисторические времена.
Тропа вокруг была так же хорошо утоптана, как и та, что вела от насыпи, и, обогнув холм по периметру, Дебора увидела Пола Филдера, который возился над комбинацией замка в старой покосившейся дубовой двери, преграждавшей доступ внутрь кургана. Похоже, он услышал ее шаги, потому что прикрыл плечом замок, не давая ей разглядеть шифр. В замке что-то щелкнуло, крякнуло, и вот Пол открыл ногой дверь, засовывая замок в карман. Открывшееся в склоне холма отверстие оказалось совсем небольшим, высотой не более трех с половиной футов. Пол пригнулся, бочком протиснулся под притолоку и скрылся в темноте.
Деборе оставалось либо бежать докладывать обо всем Саймону, как подобает послушной маленькой женушке, либо нырнуть за мальчиком в глубину холма. Она выбрала последнее.
Ступив за дверь, она оказалась в узком, пропахшем сыростью проходе, тяжелый земляной потолок словно придавил ее к полу, от которого его отделяли всего каких-то пять футов. Но ярдов через шесть проход стал шире и выше, плавно перейдя в центральный зал, слабо освещенный сочившимся снаружи дневным светом. Дебора выпрямилась, моргая, и стала ждать, когда глаза привыкнут к полумраку. Когда это произошло, она увидела, что стоит в большой камере. Все в ней — пол, стены и потолок — было сложено из плотно подогнанных друг к другу кусков гранита, а один камень, словно часовой, стоял чуть в стороне, и воображению рисовался воин в полном вооружении, готовый отразить вторжение чужаков. Другой кусок гранита, поднимавшийся над полом дюйма на четыре, служил чем-то вроде алтаря. Рядом с ним стояла свеча, незажженная. Мальчика нигде не было видно.
