— У меня голова пошла кругом, — признался Фрэнк. — Просто не могу поверить. Должно быть какое-то объяснение.
— Я только что дал его тебе. Жаль, правда, что Ги так и не дождался плодов своих махинаций. Смотри, что я тебе покажу.
Нобби подошел к рабочему столу, на который в этом доме, кажется, складывали почту. Вообще-то в жилище Дебьеров это было единственное неубранное место, где кипы писем перемешались с журналами, каталогами и телефонными справочниками. Из-под этой кучи Нобби Дебьер извлек одинарный листок и подал его Фрэнку.
Фрэнк увидел, что это была копия рисунка для рекламного объявления. На нем карикатурный Нобби Дебьер стоял за кульманом, к которому были прикреплены чертежи. Пол вокруг ног карикатурного героя устилали наполовину развернутые рулоны ватмана, на которых виднелись другие чертежи. Рекламное объявление представляло новое предприятие, которое именовалось «Ремонт, переоборудование и перепланировка Бертрана Дебьера» и располагалось тут же, на Форт-роуд.
— Секретаршу мне пришлось, разумеется, уволить, — сказал Нобби с принужденной веселостью, от которой мурашки побежали по коже Фрэнка. — Так что она теперь тоже без работы, что наверняка бесконечно обрадовало бы старину Ги, доживи он до этого.
— Нобби…
— А я буду работать дома, что просто отлично, особенно если учесть, что Каролина, скорее всего, будет проводить значительную часть времени в городе. Я сжег мосты, уволившись из фирмы, но, без сомнения, со временем меня возьмут куда-нибудь еще, если, конечно, от моей репутации еще что-то осталось. Да. Видишь, как замечательно все устраивается, правда?
Забрав у Фрэнка рекламу, он смял ее и сунул под телефонный справочник.
— Мне очень жать, — сказал Фрэнк. — То, как все вышло…
— Безусловно, к лучшему, — ответил Нобби. — Для некоторых.
27
Сент-Джеймс нашел Рут Бруар в оранжерее. Помещение оказалось просторнее, чем ему запомнилось со дня похорон. Воздух был теплым и влажным. Неудивительно, что по стеклам стекала вода. Капли с окон и из поливальной системы падали на широкие листья тропических растений и кирпичную дорожку между ними, создавая неумолчную музыку.
Рут Бруар сидела в середине стеклянного павильона, где кирпичная дорожка расширялась, образуя круглую площадку, на которой помещались шезлонг, белое плетеное кресло, такой же стол и небольшой пруд с лилиями. Рут устроилась в шезлонге, ее ноги покоились на гобеленовой подушке. На столе рядом с ней стоял поднос с чаем. На коленях лежал раскрытый альбом с фотографиями.
— Извините, что так жарко, — сказала Рут, кивком указав на включенный электрический камин, который стоял на кирпичах, добавляя жары оранжерейному климату. — Мне с ним лучше. На самом деле он ничего, конечно, не меняет, но кажется, как будто наоборот.
Она скользнула взглядом по картине, которую он держал в руках свернутой, но ничего не сказала, а пригласила его взять кресло и сесть поближе, чтобы она могла показать ему, «какими мы были».
Альбом оказался своего рода документом, отражавшим пребывание Бруаров в Англии во время войны, когда их отдали в приемные семьи. На снимках были изображены мальчик и девочка на фоне военного и послевоенного Лондона, всегда вместе, всегда серьезные. Дети росли, но торжественное выражение их лиц практически не менялось от снимка к снимку, где они были запечатлены на фоне двери, или ворот, или в саду, или у камина.
— Он никогда меня не забывал, — рассказывала Рут Бруар, переворачивая страницы. — Мы не всегда жили в одной семье, и я страшно боялась, когда он уходил: а вдруг он не вернется, вдруг с ним что-нибудь произойдет, а мне не скажут. Или он просто возьмет и перестанет приходить. Но он говорил, что этого не будет, а если что-нибудь случится, я узнаю. Почувствую, так он говорил. Почувствую, как что-то сдвинулось со своего места во вселенной, а до тех пор волноваться не о чем.
Она закрыла альбом и отложила его в сторону.
— А я ничего не почувствовала, понимаете? Когда он пошел в бухту, мистер Сент-Джеймс, я не почувствовала совсем ничего.
Сент-Джеймс протянул ей картину.
— Но какая удача, что она наконец нашлась, — сказала Рут негромко, беря полотно в руки. — В какой-то мере она возвращает мне семью.
Положив картину поверх альбома, она взглянула на гостя.
— Что-нибудь еще?
Он улыбнулся.
— Вы уверены, что вы не ведьма, мисс Бруар?
— Абсолютно, — ответила она. — Вам ведь еще что-то нужно от меня?
Он признался, что это так. Из ее слов и поведения ему стало ясно, что она не имеет представления о стоимости картины, которую разыскал для нее брат. Но он и не стремился это изменить. Почему-то он понимал, что картина не станет для нее ценнее, даже если она узнает, что это работа мастера.
— Возможно, — начал он, — вы правы в том, что большую часть своих денег ваш брат потратил на поиски этой картины. Но я бы хотел убедиться в этом, просмотрев его бухгалтерию. Вы ведь храните записи дома?
Она ответила, что да, Ги хранил всю свою бухгалтерию у себя в кабинете. Если мистер Сент-Джеймс не откажется последовать за ней, она с удовольствием проводит его туда. С собой они захватили картину и альбом, хотя было совершенно ясно, что Рут Бруар по простоте душевной так и оставила бы их лежать в оранжерее, если бы не он.
В кабинете брата она прошла по комнате и включила все лампы, чтобы разогнать сумрак угасающего зимнего дня. Затем, к удивлению Сент-Джеймса, из шкафа рядом с письменным столом достала обтянутую кожей бухгалтерскую книгу, которой мог пользоваться еще Боб Крэтчит.
[29]
Заметив реакцию Сент-Джеймса, она улыбнулась.
— Все, что касалось управления отелями, было у нас в компьютере, — пояснила она. — Но в отношении личных финансов Ги был старомоден.
— Да, вид у нее…
Сент-Джеймс запнулся в поисках подходящего эвфемизма.
— Старомодный, — подсказала она. — Не похоже на Ги. Но он так и не поладил с компьютерами. Кнопочные телефоны и микроволновки — дальше этого его доверие к техническому прогрессу не зашло. Однако разобраться в его записях совсем не трудно, вот увидите. Ги отлично вел дела.
Как только Сент-Джеймс уселся за стол и раскрыл гроссбух, Рут вытащила еще пару таких же. Каждый, объяснила она, содержал отчет о расходах ее брата за три года. Они были невелики, так как большая часть денег была записана на ее имя и средства на содержание поместья всегда снимались с ее счетов.
Завладев самым последним гроссбухом, Сент-Джеймс перелистал его, чтобы посмотреть, каков был последний год жизни Ги Бруара. Очень скоро он увидел, что все его расходы подчинялись определенному принципу, который носил имя Анапе Эббот. Бруар то и дело выкладывал денежки, оплачивая за свою возлюбленную все, начиная с пластических операций и кончая налогом на собственность, закладными на дом, каникулами в Швейцарии и Белизе и обучением ее дочери в школе моделей в Лондоне. Помимо этого в расходах значилась покупка одного «мерседеса-бенц», десяти статуй, внесенных в реестр по имени скульптора и названию, заем Генри Мулену, обозначенный как «горн», и еще несколько займов или подарков сыну. Сравнительно недавно он приобрел участок земли у церкви Святого Спасителя и заплатил Бертрану Дебьеру, а также компаниям «Дизайн шкафов» Де Картере, «Тиссье электрик» и «Водопроводные работы» Бертона-Терри.