Поэтому она рассказала Риверам все о том, что им с Саймоном удалось узнать в Ле-Репозуаре. Чайна, которая никогда не была дурой, сразу сообразила, какое направление примут мысли любого разумного человека, едва станет известно, что она не только проводила время с Ги Бруаром наедине, но и была замечена — и явно не одним человеком — идущей за ним по пятам в утро его смерти.
— Ты тоже считаешь, что у меня с ним что-то было, так ведь, Дебора? Так. Здорово.
В ее голосе звучали враждебность и отчаяние.
— Вообще-то я…
— А почему бы и нет, в конце концов? Все равно все именно так и думают. Несколько часов наедине, два дня… К тому же он был чертовски богат. Ну конечно. Мы трахались, как кролики.
Дебора моргнула, услышав такую грубость. Это было так не похоже на ту Чайну, которую она знала, всегда такую романтичную, преданную единственному мужчине, довольную самым неопределенным будущим.
Чайна продолжала:
— И меня совершенно не волновало то, что он мне в дедушки годился. При таких-то деньжищах. Какая разница, кого трахать, если на этом можно хорошо заработать, правда?
— Чайн! — взмолился Чероки. — О господи!
Едва ее брат заговорил, как Чайна словно одумалась. Более того, она, кажется, поняла, что ее слова можно отнести и к самой Деборе, потому что торопливо сказала:
— Господи, Дебора. Прости меня.
— Ничего страшного.
— Я ничего такого не хотела… я вообще не думала ни о тебе, ни о… ну, ты знаешь.
«Томми», — мысленно закончила Дебора.
Чайна хотела сказать, что не думала о Томми и его деньгах. Его деньги никогда не упоминались, но всегда присутствовали — одна из тех вещей, которые кажутся такими привлекательными со стороны, если не знать, что за ними стоит.
— Ничего. Я знаю, — сказала Дебора.
Чайна продолжала:
— Просто дело в том, что… Неужели ты правда веришь, будто я… с ним? Веришь?
— Она рассказывала тебе о том, что ей удалось узнать, вот и все, Чайн, — вмешался Чероки, — Нам же надо знать, что думают люди, или нет?
Чайна набросилась на него.
— Слушай, заткнись, Чероки. Ты сам не знаешь, что… Хотя ладно, забудь. Просто заткнись, и все.
— Я всего лишь пытаюсь…
— Ну так не пытайся. И перестань вокруг меня вертеться. Мне дышать нечем. Я шагу без тебя ступить не могу.
— Послушай. Никто не хочет, чтобы ты села в тюрьму, — сказал ей Чероки.
Она засмеялась, но смех тут же оборвался, потому что она заткнула себе рот кулаком.
— Ты что, спятил? — спросила она. — Да все только этого и добиваются. Кому-то нужен козел отпущения. Моя кандидатура подходит идеально.
— Ну да, вот поэтому твои друзья и приехали. — Чероки улыбнулся Деборе и кивнул на букет, который она держала в руках. — И привезли цветы. Где ты их купила, Дебс?
— На рынке. — Подчиняясь импульсу, она протянула цветы Чайне. — Мне показалось, что в твоей квартире не хватает яркого пятна.
Чайна взглянула на цветы, потом посмотрела Деборе в лицо.
— Знаешь, по-моему, ты лучшая подруга в мире, — сказала она.
— Я рада.
Чайна взяла цветы. Пока она смотрела на них, выражение ее лица смягчилось.
— Чероки, оставь нас ненадолго, ладно? — попросила она брата.
Он перевел взгляд с сестры на Дебору и ответил:
— Ладно. Я поставлю их в воду.
Он подхватил сумки с покупками и сунул букет под мышку.
— Ну пока, — кивнул он Деборе, в то время как его взгляд яснее слов говорил: «Удачи».
И зашагал вдоль пирса назад. Чайна провожала его взглядом.
— Я знаю, что он хочет мне добра. Знаю, что он волнуется. Но от его присутствия мне только хуже становится. Как будто мне надо бороться не только со всей этой ситуацией, но еще и с ним.
Она обхватила себя руками, и Дебора в первый раз заметила, что на ней нет ничего, кроме свитера, хотя на улице холод. Наверное, ее плащ еще в полиции. Тот самый плащ, от которого так много зависит.
— Где ты оставила свой плащ в тот вечер?
Чайна посмотрела на воду.
— Когда была вечеринка? В моей комнате, наверное. Я за ним не следила. Я целый день то приходила, то уходила, но, видимо, в какой-то момент унесла его наверх, потому что утром, когда мы собрались ехать, он был там, висел на стуле. У окна.
— А ты помнишь, как ты его туда повесила?
Чайна покачала головой.
— Наверное, я сделала это машинально. Надела, сняла, бросила куда попало. Я никогда не страдала манией порядка, ты же знаешь.
— Значит, кто-то мог взять его, надеть, выйти в то утро за Ги Бруаром, а потом вернуть?
— Наверное. Только не понимаю как. Или даже когда.
— А когда ты ложилась спать, он был там?
— Возможно. — Она нахмурилась. — Не знаю даже.
— Валери Даффи клянется, что видела, как ты шла за ним по пятам, Чайна, — сказала Дебора как можно мягче. — Рут Бруар клянется, что обыскала дом, как только увидела из окна кого-то, похожего на тебя.
— Ты им веришь?
— Дело не в этом, — ответила Дебора. — Дело в том, не случилось ли раньше чего-нибудь такого, что заставило бы полицию поверить их словам.
— Какого такого?
— Между тобой и Ги Бруаром.
— Снова ты об этом.
— Это не я так думаю. Это полиция…
— Забудь, — перебила ее Чайна. — Пойдем со мной.
И она пошла назад к набережной. Перешла через дорогу, даже не поглядев по сторонам. Обогнула несколько автобусов на городской автостанции и зигзагами двинулась к лестнице Конституции, которая рисовала перевернутый вопросительный знак на склоне холма. Эта лестница — очень похожая на ту, по которой спустилась раньше Дебора, — привела их на Клифтон-стрит, к дому королевы Маргарет. Чайна обошла дом и через черный ход вошла в квартиру «Б». И только когда они вошли внутрь и сели за кухонный стол, она сказала:
— Вот. Садись. Прочти это. Если по-другому ты мне не веришь, пожалуйста, можешь вникнуть в подробности.
— Чайна, да я тебе верю. Тебе не надо…
— Не рассказывай мне, что мне надо и чего не надо, — ответила Чайна настойчиво. — Ты думаешь, что я, может быть, все-таки лгу.
— Не лжешь.
— Ну ладно. Бывает, что-нибудь такое покажется. Но я говорю тебе, тут и показаться ничего не могло, потому что ничего не было. И никому бы ничего не показалось, потому что ничего не было. Ни между мной и Ги Бруаром. Ни между мной и кем-нибудь еще. Вот я и прошу, прочти это сама. Чтобы не сомневаться.
