— Ну как? — спросил он. — Все в норме? Она весь день сама не своя.
— С ней все в порядке, — ответила Дебора. — Хотя нервишки, конечно, пошаливают.
— Я хочу сделать для нее что-нибудь, а она мне не позволяет. Я пытаюсь, а она слетает с катушек. По-моему, ей не надо сидеть там одной, вот я и слоняюсь вокруг нее, предлагаю пойти покататься, погулять, поиграть в карты или посмотреть Си-эн-эн, узнать, как дела дома. Или еще что-нибудь. А ее это бесит.
— Ей страшно. Мне кажется, она просто не хочет, чтобы ты знал насколько.
— Но я же ее брат.
— Может быть, именно поэтому.
Он задумался, осушил свой стакан и смял его в руке.
— Она всегда заботилась обо мне. В детстве. Когда мама… ну, ты знаешь нашу маму. У нее всегда были марши протеста. Судебные дела. Не всегда, конечно, но, когда надо было привязать себя к какому-нибудь дереву или пронести плакат против чего-нибудь, она никогда не отказывалась. Уезжала, и все. Иногда на несколько недель. И тогда все держалось на Чайне. Не на мне.
— Поэтому ты чувствуешь себя в долгу перед ней.
— Еще как. Да. Я хочу помочь.
Дебора задумалась: его желания полностью отвечали ситуации. Взглянув на часы, она решила, что пора.
— Пойдем со мной, — сказала она. — Есть одно дело.
12
В утренней комнате особняка Сент-Джеймс увидел огромную раму вроде тех, на которых ткали гобелены. Только здесь была колоссальных размеров вышивка. Рут Бруар молча наблюдала, как он разглядывал раму с натянутой на ней канвой и висящую на стене законченную работу, похожую на ту, которую он уже видел в спальне.
Сюжетом громадной вышитой картины была Франция во Второй мировой войне: линия Мажино, женщина, собиравшая чемоданы. Двое детей — мальчик и девочка — наблюдали за ней, а на заднем плане бородатый мужчина в молитвенном одеянии стоял, держа на ладони раскрытую книгу, а женщина одного с ним возраста плакала и успокаивала мужчину, который был, наверное, ее сыном.
— Какая замечательная работа, — сказал Сент-Джеймс.
На открытом бюро лежал конверт из манильской бумаги, который Рут Бруар положила туда, прежде чем впустить посетителя.
— Для меня это лучше психоанализа, — сказала она, — и гораздо дешевле.
— И сколько ушло на это времени?
— Восемь лет. Но я тогда не торопилась. Некуда было.
Сент-Джеймс поглядел на нее внимательно. Все в ней говорило о болезни — и подчеркнуто осторожные движения, и напряженное лицо. Но ему не хотелось не то что называть болезнь своим именем, но и вообще говорить о ней, так убедительно поддерживала Рут иллюзию жизнестойкости.
— И сколько таких вы запланировали? — спросил он, переводя взгляд на неоконченное полотно на подставке.
— Столько, сколько понадобится, чтобы рассказать всю историю, — ответила она. — Вон та, — кивнула она на стену, — та была первая. Грубовата немного, но с опытом пришло качество.
— Она рассказывает важную историю.
— Я тоже так думаю. А что с вами случилось? Я знаю, задавать такие вопросы считается грубостью, но мне сейчас не до условностей. Надеюсь, вы не возражаете.
Он бы наверняка возражал, если бы вопрос исходил от кого-нибудь другого. Но в ней чувствовалась такая способность к пониманию, которая превосходила всякое праздное любопытство и превращала ее в родственную душу.
«Возможно, — подумал Сент-Джеймс, — это потому, что она сама уже так очевидно умирает».
Он ответил:
— Автокатастрофа.
— Давно?
— Мне было двадцать четыре.
— А, простите меня.
— Совершенно не за что. Мы оба были пьяны в дым.
— Вы и ваша дама?
— Нет. Старый школьный друг.
— Который, разумеется, был за рулем. И отделался парой синяков.
Сент-Джеймс улыбнулся.
— Мисс Бруар, вы, случайно, не колдунья?
Она ответила ему улыбкой.
— К сожалению, нет. Уж я бы не упустила возможности наложить пару-тройку заклятий.
— На какого-нибудь счастливчика?
— На моего брата.
Она развернула стоявший у стола стул с прямой спинкой к комнате и опустилась на него, положив на сиденье руку. Потом кивнула на соседнее кресло. Сент-Джеймс сел и стал ждать, когда она объяснит, зачем позвала его снова.
Через минуту все прояснилось. Она спросила, знаком ли мистер Сент-Джеймс с законом о наследовании на острове Гернси. В таком случае ему, может быть, известны ограничения, которые этот закон налагает на завещателя с точки зрения распределения денег и собственности? Система, прямо скажем, архисложная, корнями уходящая в норманнское обычное право. Его важнейшей характеристикой является сохранение собственности в пределах семьи, а отличительной чертой — невозможность лишить своего отпрыска наследства, будь он хоть трижды беспутным. Дети имеют право наследовать определенную долю имущества родителей, каковы бы ни были их взаимоотношения.
— Многое на этих островах было по душе моему брату, — сказала Сент-Джеймсу Рут Бруар. — Погода, атмосфера, сильно развитое чувство общности. Само собой, налоговое законодательство и хорошие банки. Но Ги было не по душе, когда ему указывали, как он должен распоряжаться собственными деньгами.
— Вполне понятно, — ответил Сент-Джеймс.
— Поэтому он стал искать способ обойти закон, какую-нибудь лазейку в нем. И он ее нашел, в чем каждый, кто его знал, мог быть уверен с самого начала.
Прежде чем перебраться жить на остров, объяснила Рут Бруар, ее брат перевел все свое имущество на нее. Себе он оставил единственный банковский счет, на который положил кругленькую сумму, позволявшую ему не только делать вложения, но и жить с комфортом. А все остальное, чем он когда-либо владел, — недвижимость, акции, ценные бумаги, другие счета, предприятия — было оформлено на имя Рут. При одном условии: оказавшись на Гернси, она должна была сразу же подписать завещание, которое составят юрист и ее брат. Поскольку ни мужа, ни детей у нее не было, то она могла завещать свою собственность кому угодно, а точнее, свою собственность мог завещать кому угодно ее брат, потому что завещание было написано под его диктовку. Неплохой способ обойти закон.
— Видите ли, мой брат многие годы не общался со своими младшими детьми, — объясняла Рут. — И он не мог понять, почему тот факт, что он является для этих девочек отцом, обязывает его с точки зрения местного закона оставить каждой из них целое состояние в наследство. Он всю жизнь помогал им материально. На его деньги они учились в лучших школах, благодаря его связям одна из них учится в Кембридже, другая — в Сорбонне. И никакой благодарности в ответ. Даже простого спасибо. Поэтому он решил, что хорошего понемножку, и изыскал способ отблагодарить двух появившихся в его жизни людей, от которых он получил то, чего не дождался от родных детей. Я имею в виду преданность. Дружбу, признание и любовь. Он мог щедро отблагодарить их, этих двоих, и хотел это сделать, но только через меня. Так он и поступил.
