Направление вниз по склону холма было ничуть не хуже, чем вверх, и он пошел, огибая сложенную из валунов стену, которая тянулась по краю большого углубления напротив отеля, где был разбит сад. У его дальнего конца стоял военный мемориал, и Сент-Джеймс уже поравнялся с ним, когда увидел, как из-за угла здания королевского суда, чей величавый фасад серого камня занимал рю дю Мануар полностью, выходит его жена.
Дебора подняла руку в знак приветствия. Пока она приближалась, он изо всех сил старался успокоиться.
— Ты вернулся, — сказала она с улыбкой, подойдя к нему.
— Это очевидно, — ответил он.
Ее улыбка погасла. Она все поняла по его голосу. Иначе и быть не могло. Ведь она знала его почти всю жизнь. И он тоже думал, что знает ее, однако теперь ему начинало казаться, будто разница между его представлением о ней и реальностью быстро приобретает размеры пропасти.
— В чем дело? — спросила она. — Саймон, что случилось?
Он стиснул ее руку так, что ей, несомненно, стало больно, но ослабить хватку было не в его силах. Подведя ее ко входу в сад, он едва ли не спихнул ее по ступенькам вниз.
— Что ты сделала с кольцом?
— Сделала? Ничего я с ним не сделала. Оно у меня вот здесь…
— Ты должна была отнести его прямиком к Ле Галле.
— Я это и делаю. Я как раз шла к нему. Саймон, да что такое?
— Шла к нему? Только сейчас? А где ты была все это время? С тех пор как мы расстались с тобой на пляже, прошло несколько часов.
— Но ты же не говорил… Саймон, почему ты так себя ведешь? Перестань. Пусти меня. Мне больно.
Она высвободилась из его хватки и стояла перед ним с пылающими щеками. Вдоль периметра сада шла тропа, и Дебора повернулась и пошла по ней, хотя та, в сущности, никуда не вела. Черные лужицы дождевой воды стоял на ней повсюду, отражая быстро темневшее небо. Дебора шагала прямо по ним, нисколько не заботясь о том, что промочит ноги.
Сент-Джеймс шел следом. Его бесило, что она вот так взяла и ушла от него. Казалось, что перед ним какая-то совершенно другая Дебора, и это ему не понравилось. Конечно, если дело между ними дойдет до погони, то она легко его обставит. И вообще, в любом состязании, кроме словесного или интеллектуального поединка, победа тоже будет за ней. Таково было проклятие его увечья, сделавшего его слабее и неповоротливее собственной жены. И это тоже бесило его, стоило ему представить, как они смотрелись бы с улицы, если бы кто-нибудь решил за ними понаблюдать: она уверенным шагом уходит все дальше, а он, словно жалкий попрошайка, ковыляет за ней.
Она дошла до дальнего конца маленького парка, глубже всего сидевшего в земле. В углу, где согнувшаяся под грузом красных ягод пираканта склоняла свои отяжелевшие ветви над скамьей, так что ягоды почти касались ее спинки, Дебора остановилась. Но не села, а прислонилась к подлокотнику и, сорвав с куста горсть ягод, стала задумчиво швырять их одну за другой в листву.
Ее ребячество рассердило его еще больше. Их словно отбросило назад в то время, когда ему было двадцать три, а ей двенадцать и он, столкнувшись с приступом необъяснимой подростковой истерики по поводу стрижки, которая ей не шла, вырывал у нее из рук ножницы, пока она не сотворила с волосами что-нибудь похуже и не изуродовала себя в наказание за то, что решила, будто новая прическа поможет ей примириться с прыщами на подбородке, которые высыпали в одночасье, ознаменовав наступление в ее жизни периода перемен.
«Да, с нашей Деб не соскучишься, это точно», — сказал тогда ее отец. «Женского глаза ей не хватает», — добавил он, а сам так никогда и не женился.
«Как было бы удобно, — подумал Сент-Джеймс, — взять и свалить сейчас всю вину на Джозефа Коттера, дескать, не предпочти он остаться вдовцом, ничего подобного сейчас между нами с Деборой не происходило бы. Вот было бы замечательно! И незачем строить догадки, почему Дебора повела себя столь непостижимым образом».
Он настиг ее. И безрассудно выпалил первое, что пришло ему на ум:
— Не вздумай больше убегать от меня, Дебора.
Не разжимая кулака с зажатыми в нем ягодами, она резко развернулась.
— Не смей… Не смей говорить со мной в таком тоне!
Он сделал попытку успокоиться. Он понимал, что эта стычка перерастет в затяжную ссору, если один из них не возьмет себя в руки и не перестанет кипятиться. А еще он знал, что вряд ли Дебора первой пойдет на мировую. И поэтому как можно спокойнее — хотя, вероятно, его голос прозвучал лишь чуть менее воинственно, чем раньше, — он произнес:
— Я жду объяснений.
— Ах вот как? Ну так извини, дорогой, но я не расположена их давать.
И она швырнула ягоды на тропинку.
«Словно перчатку», — пронеслось у него в голове.
Если он ее поднимет, между ними разразится настоящая война. Как бы он ни был зол, войны не хотелось. Разум еще не совсем изменил ему, и он понимал, что в битве между ними победителя не будет. Он сказал:
— Это кольцо представляет собой улику. А улики должны быть в руках полиции. Если оно не попадет к ним немедленно…
— Можно подумать, что все улики попадают в полицию прямо сразу, — отрезала она. — Ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты прекрасно знаешь, что половина улик, которые удается добыть полиции, сначала никто даже уликами не считает. Через сколько рук они проходят, прежде чем попадут туда, куда нужно? Уж кому-кому, а тебе это известно, Саймон.
— Но это никому не дает права умножать число рук, через которые проходят улики, — возразил он. — Где ты была с этим кольцом?
— Ты что, меня допрашиваешь? Да ты сам-то слышишь, что говоришь? Или тебя это не заботит?
— Сейчас меня заботит только одно: почему улика, которая, как я полагал, находится в руках Ле Галле, оказалась где-то в неизвестном месте, когда я заговорил о ней? Тебя не заботит, что это означает?
— А, понятно.
И она вздернула подбородок. В ее голосе прозвучало ликование, как всегда у женщины, когда мужчина наступает на мину, которую она ему подложила.
— Ты в этом весь. Главное — хорошо выглядеть. Нам плюнули в лицо, а утереться нечем.
— Препятствование полицейскому расследованию — это не плевок в лицо, — ответил он лаконично. — Это преступление.
— Я никому ни в чем не препятствую. Вот это чертово кольцо.
Она сунула руку в висевшую у нее на плече сумочку, вытащила завернутое в носовой платок кольцо, схватила его за руку так же сильно, как он ее несколько минут назад, и втиснула сверток прямо ему в ладонь.
— На, держи. Доволен? Тащи его к своему дорогому Ле Галле. А то еще подумает о тебе что-нибудь нехорошее, если ты не примчишься к нему немедленно, Саймон.
— Почему ты так себя ведешь?
— Я? А ты почему?
— Потому что я сказал тебе, что надо делать. Потому что у нас есть улика. Потому что мы оба знаем, что это улика. Потому что мы знали это тогда и…
