Барбара нашарила в сумке пачку сигарет и выбила из нее две сигареты. Одну она предложила Линли, надеясь при этом, что он устоит и откажется. Так и случилось. Тогда она закурила сама. Запах горящего табака был резок и горек в холодном зимнем воздухе.
— Вы не стали плохим копом из-за того, что остались человеком, — сказала она между затяжками.
— Тут дело в браке, — ответил он. — Дело в отцовстве. В таких обстоятельствах человек чувствует… — Он поправился: — В таких обстоятельствах я чувствую себя слишком уязвимым. Я вижу, сколь хрупка жизнь. Она может окончиться в любое мгновение, и это… то, чем вы и я занимаемся… еще более обостряет это чувство. И… Барбара, я никогда не думал, что узнаю это ощущение.
— Какое?
— Что я больше не могу. И даже если мы притащим этого мерзавца за яйца на скамью подсудимых, для меня это уже ничего не изменит.
Она сделала глубокую затяжку и задержала дыхание. Это же игра в кости, хотела она сказать. Жизнь дает много возможностей, но не дает гарантий. Хотя он и сам отлично это понимает. Каждый коп понимает. Точно так же каждый коп понимает, что одна лишь работа в полиции, каждодневная борьба со злом на стороне добра не спасет жену, мужа или семью полицейского. Дети отбиваются от рук. Жены заводят любовников. Мужья доводят себя до инфаркта. Все, что есть у человека, в одно мгновение может исчезнуть. Жизнь есть жизнь.
— Давайте постараемся прожить сегодняшний день, — сказала она. — Я так считаю. Мы не можем позаботиться о завтрашнем дне до тех пор, пока он не наступит.
Барри Миншолл выглядел как человек, которому плохо спалось прошлой ночью из-за тревожных мыслей. Примерно на такой эффект и рассчитывал Линли, когда решил отложить допрос фокусника до утра. Миншолл был взъерошен и сильно горбился. В помещение для допросов он вошел в сопровождении дежурного адвоката. Джеймс Барти, представился адвокат, когда провел клиента к столу и усадил на стул. Усевшись, фокусник зажмурился, отворачиваясь от яркого света, и попросил, чтобы ему вернули темные очки.
— Вы все равно ничего не увидите по моим глазам, если на это был ваш расчет, — уведомил он Линли и в качестве иллюстрации и в доказательство своих слов поднял голову. Его глаза были чуть темнее, чем дым от сухого горящего дерева, и они быстро и непрерывно двигались из стороны в сторону. Через секунду Миншолл снова опустил голову. — Нистагм и светобоязнь, — сказал он. — Так это называется. Или мне нужно принести справку от врача, чтобы вы мне поверили? Мне нужны очки, понятно? Я не выношу света и вообще ничего без очков не вижу.
Линли кивнул Хейверс. Она вышла из комнаты, чтобы принести темные очки Миншолла. Образовавшееся таким образом свободное время Линли потратил на то, чтобы подготовить магнитофон к записи и изучить подозреваемого. Раньше он никогда не сталкивался с настоящими альбиносами. Представлял он их, по незнанию, совсем иными. Оказалось, у альбиноса нет ни красных глаз, ни снежно-белых волос — глаза сероватые, а волосы грязно-желтого цвета и тусклые, как будто покрытые пылью или перхотью. Миншолл по каким-то соображениям отрастил волосы и убирал их от лица, стягивая на затылке резинкой. Пигментация на его коже отсутствовала. Ни веснушки на лице, ни пятнышка.
Когда Хейверс вернулась с очками Миншолла, тот сразу же нацепил их на нос. Поэтому он смог приподнять голову, хотя на протяжении допроса держал ее слегка склоненной, словно такая поза помогала контролировать непрестанный бег зрачков. Линли начал с формальностей, необходимых при записи допроса на магнитофонную пленку. Затем он зачитал Миншоллу его права — для того, чтобы заставить того полностью сосредоточиться на разговоре, а также на тот случай, если фокусник не до конца понимает серьезность положения. Хотя последнее, конечно, было маловероятно.
— Расскажите о ваших отношениях с Дейви Бентоном, — сказал Линли после всего этого.
Хейверс, сидящая рядом, раскрыла блокнот в дополнение к магнитофону, однако ответ Миншолла был малоинформативен:
— Учитывая обстоятельства, вряд ли я захочу что-либо вам рассказывать.
Он говорил гладко, как будто хорошо отрепетировал реплики.
Его адвокат откинулся на стуле, явно довольный ответом подопечного. У него была целая ночь, для того чтобы научить Миншолла пользоваться своими правами.
— Дейви мертв, мистер Миншолл, — сказал Линли, — как вам хорошо известно. Я бы посоветовал вам быть более разговорчивым. Итак, не скажете ли вы нам, как провели вечер два дня назад?
Наступила пауза, во время которой Миншолл пытался взвесить последствия молчания и ответа на вопрос.
— Какое время вас интересует, суперинтендант? — наконец проговорил он и жестом остановил адвоката, который хотел что-то сказать.
— Весь вечер, — был ответ Линли.
— А вы не можете быть более конкретным?
— Неужели у вас такой плотный график по вечерам?
Миншолл скривил губы. Для Линли было крайне непривычно допрашивать человека, чьи глаза были скрыты темными линзами, но он заставил себя сконцентрироваться на других источниках информации о внутреннем состоянии собеседника: на движениях адамова яблока, на подрагивании пальцев, на переменах позы.
— Ларек я закрыл как обычно — в половине шестого. Подтвердить это почти наверняка сможет Джон Миллер — он продает соли для ванны неподалеку и почти все время не спускает глаз с мальчишек, которые вертятся вокруг моего прилавка. С рынка я пошел в кафе рядом с домом, там я всегда ужинаю. Оно называется «Буфет Софии», хотя никакой Софии там нет, да и уюта, который имеется в виду под словом «буфет», тоже. Но цены там умеренные, и никто ко мне не цепляется, а больше мне ничего не надо. Из кафе пошел прямо домой. Потом ненадолго вышел — купить молока и кофе. Это все.
— А пока вы были дома в тот вечер?
— Не понял вопроса.
— Что вы делали? Смотрели кассеты? Сидели в Интернете? Читали журналы? Принимали гостей? Отрабатывали новые фокусы?
Миншолл не сразу ответил на вопрос.
— Ну, насколько я припоминаю… — протянул он и замолчал, очевидно, занятый припоминанием.
Слишком уж долго приходится ему ворошить свою память, подумал Линли. Сомнений нет, Миншолл занят не чем иным, как прикидками — что из возможных ответов полиция сможет проверить, а что нет. Телефонные звонки? Они все регистрируются телефонной компанией. Разговор по мобильному телефону? То же самое. Пользование Интернетом? В компьютере записываются адреса и даты посещения всех сайтов. Поход в местный паб? Найдутся свидетели. Учитывая состояние его жилища, утверждать, что он занимался уборкой, не представляется возможным. Остается телевизор, но тогда ему придется назвать какие-то программы. Тогда что? Кассеты? Журналы?
— Я рано пошел спать, — сказал он в конце концов. — Принял ванну и отправился прямиком в кровать. Обычно я плохо сплю, и иногда накапливается усталость, так что в такие дни стараюсь лечь пораньше.
— Один? — задала вопрос Хейверс.
