— Да так, просто поинтересовалась. Подумала, что это возможно, раз вы знаете его так давно. Стали ему кем-то вроде второй мамы.
— Хм. Да. Бедняжка Шарлин. Упокой, Господи, ее несчастную душу. У нее была болезнь Альцгеймера, но Роб вам, наверное, рассказывал. Она ушла от нас в начале прошлой зимы, страдалица. Под конец родного сына от сапога не отличала. Вообще никого не узнавала, что уж говорить. А потом ушел и отец. Нелегко ему пришлось в последние несколько лет, нашему Робу.
Ульрика нахмурилась:
— И отец?
— Рухнул как камень. В сентябре это было, да. Пошел на работу, как всегда, и вдруг упал замертво. Прямо вон там, на спуске с площади. — Она указала на юго-западный край площади. — Умер, еще не коснувшись земли.
— Умер? — переспросила Ульрика. — Я не знала, что отец Роба тоже… Он умер? Вы уверены?
В свете уличного фонаря миссис Пуччини одарила ее взглядом, в котором ясно читалось, сколь диким показался ей последний вопрос.
— Если он не умер, милочка, то значит, что мы все стояли и смотрели, как в печь крематория отправили кого-то другого. А такое трудно представить.
Да, не могла не согласиться Ульрика, такое представить трудно.
— Да, конечно, просто… — проговорила она. — Понимаете, Роб никогда не говорил, что его отец скончался.
А совсем наоборот, добавила она про себя.
— Ну что тут такого странного? Роб не из тех, кто побежит плакаться в чью-то жилетку, как бы он ни горевал о папиной кончине. Вик, тот терпеть не мог плакс и нытиков, а вы знаете поговорку: яблочко от яблоньки недалеко падает. Но не поймите меня превратно, моя дорогая. Этот мальчик глубоко переживал, оказавшись один-одинешенек на белом свете.
— А других родственников у него нет?
— О, есть у него сестра, она намного старше Роба, но давно уже куда-то уехала и не показывалась ни на одних похоронах. Муж, дети, живет где-то в Австралии или кто ее знает где. Я лично не видела ее с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать лет. — Миссис Пуччини оценивающе посмотрела на Ульрику. Следующие слова объяснили причину этого пристального взгляда: — А с другой стороны, милочка, только пусть это останется между мною, вами и Трикси… — Она указала на собаку, тряхнув поводком, и животное, сидящее у ее ног, восприняло это как команду продолжить прогулку: с сопением, неуклюже поднялось на лапы. — Он не был таким уж приятным человеком, этот Виктор.
— Отец Роба.
— Вот именно. Конечно, мы все были в шоке, когда он вот так вот скончался, но среди соседей не много сердец было разбито от горя, доложу я вам.
Ульрика слушала соседку Роба краем уха, потому что все еще пыталась переварить первую часть информации: о том, что отец Робби Килфойла на самом деле уже умер. Она сравнивала это с тем, что совсем недавно говорил ей сам Робби… Смотрят вместе кабельное телевидение? Какую-то передачу про парусный спорт, кажется? Миссис Пуччини она ответила лишь:
— Жаль, что он мне ничего не сказал. Иногда это помогает — высказаться.
— Ой, да ему есть с кем поговорить. — Миссис Пуччини вновь кивнула в сторону ступеней, ведущих с площади вниз. Ульрика сначала не поняла, что означал этот жест. — За деньги-то слушателя всегда можно найти.
— За деньги?
Слушатель за деньги… Это могло означать одно из двух: либо проститутку, что вписывается в образ Робби Килфойла не лучше, чем вооруженное ограбление, либо психотерапевта, что столь же маловероятно.
Миссис Пуччини, должно быть, догадалась, о чем думала Ульрика, потому что гулко рассмеялась и объяснила:
— Гостиница. Внизу, где кончаются ступени. Он часто ходит туда в бар. Наверное, и сейчас там.
Так и оказалось, когда Ульрика распрощалась с миссис Пуччини и Трикси, пересекла площадь и спустилась по лестнице. Там перед нею предстала непритязательная высотка послевоенной постройки, судя по шоколадного цвета кирпичу и минимуму внешних украшений. Однако вестибюль был оформлен в стиле ар-деко, и на стенах висели полотна, изображающие состоятельных мужчин и женщин, беззаботно проводящих время на вечеринках между двумя мировыми войнами. Дверь в одном углу вестибюля вела в гостиничный бар «Отелло». Ульрике показалось странным, что Роб — да и любой другой местный житель — ходит пропустить стаканчик в гостиницу, когда на углу есть нормальный паб. Однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что бар «Отелло» имеет как минимум одно преимущество перед пабом: посетителей здесь почти не было, по крайней мере — в это время суток. Если Робби хотел поделиться своими невзгодами с умудренным опытом барменом, то этот джентльмен был полностью в его распоряжении. К тому же перед барной стойкой стояли высокие стулья — еще одно отличие, которое делает «Отелло» более привлекательным, чем паб на углу.
На одном из этих стульев Ульрика заметила Робби Килфойла. За двумя столиками сидели бизнесмены, которые, прихлебывая пиво, работали за ноутбуками. Еще один столик занимали три женщины, чьи огромные зады, белые кроссовки и варварский выбор напитка в столь поздний час (белое вино) однозначно выдавали их происхождение: туристки из Америки. И больше посетителей не было. Из динамиков под потолком лилась негромкая музыка тридцатых годов.
Ульрика скользнула на стул рядом с Робби. Он глянул в ее сторону раз, отвернулся, потом еще раз глянул, когда сообразил, кто это. Его глаза расширились.
— Привет, — сказала она. — Твоя соседка сказала мне, что ты можешь быть здесь.
— Ульрика! — воскликнул он, все еще не придя в себя от неожиданности, и оглянулся, словно проверяя, одна она пришла или с кем-то.
Одет он был в черный трикотажный свитер, отметила Ульрика, который подчеркивал его телосложение таким образом, как отутюженной белой рубашке никогда не удавалось. От Гриффа научился, что ли? А у него совсем неплохая фигура, подумала она.
Бармен услышал удивленное восклицание Роба и подошел, чтобы принять у нее заказ. Она сказала, что выпьет бренди, и, когда перед ней появился бокал, сообщила Робби, что это миссис Пуччини надоумила поискать его в «Отелло».
— Она сказала, что ты часто стал заходить сюда после кончины отца, — добавила Ульрика.
Робби отвел взгляд в сторону, но потом, когда снова посмотрел на нее, не стал увиливать, за что Ульрика не могла не уважать его.
— Я не хотел говорить тебе об этом, — сказал он. — О том, что он умер. Я не мог придумать, как это сказать. Мне казалось, что это выглядело бы… — Он помолчал, задумчиво поворачивая между ладонями кружку с пивом. — Это выглядело бы, как будто я прошу особого отношения. Как будто я рассчитываю, что меня пожалеют и что-нибудь сделают для меня.
— Что привело тебя к таким мыслям? — спросила Ульрика. — Надеюсь, в «Колоссе» ты не сталкивался ни с чем таким, что заставило бы думать, будто у тебя там нет друзей.
— Нет-нет, — сказал он. — Я так не думаю. Может, я просто не был готов говорить об этом.
