Баллонный ключ в багажнике «бентли». Вот и все оружие, которое она могла придумать, и что, черт возьми, ей с этим делать? «Не смей прикасаться к нему, или я сейчас метну эту штуковину в твою поганую голову, только сначала увернусь от электрошокера, а ты пока не прыгай на меня с ножом»? Дьявол, что же делать?
Фургон повернул еще раз, и, как показалось Барбаре, это был финальный поворот. Они ехали и ехали, уже минут двадцать, если не дольше. Перед поворотом они пересекли реку, которая ну никак не могла быть Темзой здесь, на северо-востоке, потому что они-то ехали на этот богом забытый северо-восток. Затем вдоль северного берега реки потянулся комплекс складских помещений, и Барбара подумала: «Здесь у него тайник, точно, здесь он и делает свои черные дела, как мы и догадывались на каком-то этапе расследования, которое в конце концов привело нас к этому ужасному моменту». Но он проехал мимо комплекса, состоящего из ряда аккуратных контейнеров, который повторял контуры речного берега, и въехал на парковку сразу за последним складом. Она была просторной, особенно по сравнению с узкой полоской асфальта, служившей стоянкой для больницы Святого Фомы. Над въездом в нее висел указатель, который наконец помог Барбаре понять, где она находится. «Ледовый комплекс "Ли-Вэлли"». Это Эссекс-Варф. Они на реке Ли.
Ледовый комплекс представлял собой закрытый каток, снаружи похожий на собранный из старинного конструктора «Квонсет» параллелепипед. Он стоял ярдах в пятидесяти от дороги, и Килфойл поехал в левый угол стоянки, где за крутым поворотом обнаружился закуток, обладающий двумя значительными преимуществами для убийцы: со всех сторон он зарос кустарником, и фонарь, стоящий там, был разбит. Припаркованный в этом закутке автомобиль невозможно было заметить с проезжей части. Его не увидит ни один случайный автомобилист.
Огни фургона погасли. Барбара выжидала, стараясь понять, собирается Килфойл выходить или нет. Если он обычно вытаскивает жертв наружу и уже в кустах… Только как он может в кустах поджаривать их ладони? Нет, подумала она. Он все это делает внутри. Ему нет никакой нужды покидать мобильный эшафот. Достаточно только найти место, где никто не услышит звуки, доносящиеся из машины, место, где даже сам фургон вряд ли кто заметит. Он сделает свое дело внутри и потом поедет дальше.
И это значит, что она должна действовать немедленно.
«Бентли» стоял у поребрика на холостых оборотах, но теперь Барбара тоже въехала на парковку. Она наблюдала и ждала какого-нибудь знака, например легкого покачивания фургона, что означало бы, что Килфойл внутри передвигается. Она вышла из машины, хотя двигатель оставила работать. Она искала что-нибудь… что-нибудь, чем можно воспользоваться. Внезапность — это единственное, что у нее есть, напомнила она себе. И как же можно максимально эффективно обратить ее на пользу себе и против этого выродка?
Она прокручивала в голове все, что они знали об убийствах. Все, что было им точно известно, и все, о чем они пытались догадаться. Он обычно связывает жертву, значит, сейчас он этим и занят. Пока они ехали, он поместил Линли так, чтобы можно было время от времени разряжать в него шокер — каждый раз, когда он начинал приходить в себя. Но сейчас Килфойл связывает его. И в этом Барбара нашла надежду на спасение. Потому что, привязанный, Линли был ограничен в движении, но эта ограниченность в движениях и защитит его. Что ей и нужно.
Защищенность Линли дала ответ, который она искала.
Сначала Линли осознал неспособность приказать своему телу двигаться. Что-то случилось с системой передачи сигналов от мозга другим органам тела. Все было неестественно. Чтобы шевельнуть рукой, он должен был подумать об этом — вместо того, чтобы просто шевельнуть ею. То же самое с ногами. Голова казалась непривычно тяжелой, и мышцы наотрез отказывались сокращаться. Ощущение было такое, будто нервные окончания развязали междоусобную войну.
Потом он понял, что вокруг темно, и ощутил движение. Когда ему удалось сфокусировать взгляд — на чем, пока не было понятно, — пришло ощущение теплоты. Тепло связалось с движением — не его, к сожалению, — и сквозь туман он разглядел, что не один. В полутьме лежало чье-то тело, и Линли был распростерт поперек этого тела.
Он понял, что он в фургоне. Он понял, что он в том самом фургоне. В тот миг, когда из тени кто-то негромко окликнул его по имени, когда он обернулся, думая, что это журналист, сумевший первым найти бывшего мужа и бывшего отца, которым он только что стал, какая-то часть подсознания подавала сигналы, что что-то не так. Потом он увидел фонарик в руке незнакомца и вот тогда понял, кто перед ним. После этого его пронзил электрический разряд, и все закончилось.
Линли не знал, сколько раз его било током во время этой поездки неизвестно куда, пока наконец фургон не остановился. Но его почти омертвевшие органы чувств донесли, что удары тока следовали через регулярные промежутки времени, а это предполагало опытного пользователя электрошокера, который знает, сколько времени продлится эффект от одного разряда.
Когда фургон остановился и двигатель смолк, человек, называющий себя Фу, перебрался с переднего сиденья внутрь фургона, с шокером в руке. Он еще раз разрядил его в Линли — деловито, словно врач, делающий инъекцию, — и когда Линли в очередной раз пришел в чувство и дождался, когда мышцы вновь признают в нем хозяина, то обнаружил, что привязан к внутренней стенке фургона. Удерживаемый фиксаторами за подмышки и запястья, он висел с полусогнутыми ногами, подвернутыми так, чтобы лодыжки тоже можно было привязать к стенке за его спиной. Судя по ощущениям, фиксаторы были, скорее всего, кожаными, но проверить это он не мог. Он их не видел.
Зато он видел женщину, источник тепла, которое он раньше чувствовал. Она лежала привязанная к полу, с руками, разведенными в сторону, будто горизонтальное распятие. На самом деле это и было распятие, в качестве креста выступала доска, на которой лежала женщина. Ее рот был заклеен скотчем. Глаза широко раскрыты от ужаса.
Ужас — это хорошо, сумел оформить мысль Линли. Ужас гораздо лучше, чем смирение с неизбежной участью. Пока он глядел на нее, она как будто почувствовала взгляд и повернула голову. А, это та женщина из «Колосса», узнал он, но в своем полубессознательном состоянии не смог вспомнить имени. То есть Барбара Хейверс была права с самого начала, неподражаемая, упрямая, неисправимая Хейверс. Убийца, поместивший их в фургон, был одним из работников «Колосса».
Человек по имени Фу занимался подготовкой, в основном — себя. Он зажег свечу и разоблачился, потом обмазал обнаженное тело некой субстанцией — должно быть, это и есть амбра? — которую наливал в ладонь из маленькой коричневой склянки. Рядом с ним, освещенная пламенем свечи, виднелась плита, о которой им рассказывал Муваффак Масуд в Хейесе. На плите разогревалась большая сковорода, и от нее поднимался слабый запах подгорелого мяса.
Линли слышал, как человек напевает. Ему предстояла восхитительная ночь. Они находились в его власти, а проявление власти и применение власти были единственно важными элементами в его жизни.
Женщина на полу фургона издала из-под скотча жалобный звук. Фу обернулся, и Линли разглядел черты его лица. Они были ему смутно знакомы и являли собой квинтэссенцию типично английского лица: крупный нос, округлый подбородок и мясистые щеки. Он мог бы быть одним из сотен тысяч мужчин, живущих в городе, но под воздействием чудовищного напряжения в нем что-то мутировало, поэтому он не стал безликим человечком, занимающим обыкновенную должность и спешащим по вечерам к жене и детям, в домик в тихом пригороде. Нет, обстоятельства жизни так изменили его, что он стал человеком, которому нравится убивать людей.
