Однако про преподобного Брама Сэвиджа этого не скажешь. Когда Нката разбирался в прошлом этого человека, он обнаружил несколько моментов, требующих дальнейшего изучения. В том числе возник вот какой вопрос: почему Сэвидж солгал суперинтенданту Линли, рассказав о переводе трех подростков, находившихся у него в опеке, к другим людям?
Одетый в африканский наряд из просторного балахона до пят, с повязкой на голове, Сэвидж стоял на трибуне. В свете прожекторов, привезенных телевизионщиками, нависая над тремя микрофонами, он ораторствовал перед журналистами, которые заняли четыре ряда стульев. Он сумел собрать неплохую аудиторию и теперь извлекал из ситуации максимальный эффект.
— Что же мы имеем в результате? Ничего, кроме вопросов, — говорил он. — И это вопросы, которые могли бы возникнуть в любом сообществе, но, когда реакция полиции определяется цветом кожи, эти вопросы остаются без ответа. Так вот, мы требуем положить этому конец. Пять смертей, и убийца не найден, леди и джентльмены, и полиция бездействовала вплоть до смерти номер четыре, и только после этого начались действия по расследованию преступлений. Почему же так произошло? — Его взгляд обвел ряды журналистов. — Только полиция сможет ответить нам.
Он продолжал гневную речь, поочередно поднимая все темы, которые в данных обстоятельствах поднял бы любой представитель национальных меньшинств, начиная с того, почему первые убийства не были тщательно расследованы, и заканчивая тем, почему на улицах не расклеены листовки с информацией и предупреждениями. В ответ на его обличения среди журналистов слышалось одобрительное шушуканье, но Сэвидж не стал почивать на лаврах. Вместо этого он обратился к слушателям:
— А вы, как вам не стыдно! Вы проявили себя как лицемеры, так как не выполнили свою обязанность перед обществом, как не выполнила ее полиция. Известие об этих убийствах было сочтено недостойным первых полос. Так что же должно произойти, чтобы вы поняли, что жизнь — это жизнь, какого бы цвета она ни была? Что любая жизнь ценна. Что она любима и оплакиваема. Вы повинны в грехе равнодушия в той же степени, что и полиция. Кровь невинных мальчиков взвывает к правосудию, и чернокожее сообщество не успокоится до тех пор, пока оно не свершится. Это все, что я хотел сказать.
Репортеры, разумеется, подскочили к трибуне. Все как и было задумано. Они умоляли преподобного Сэвиджа уделить им внимание, но он демонстративно игнорировал их и быстро скрылся в двери, ведущей в глубь здания. Вместо себя он оставил человека, который вступил на трибуну и представился адвокатом Клеопатры Лейвери, отбывающей тюремное наказание матери пятой жертвы. Его присутствие здесь объяснялось желанием ее клиентки передать послание для средств массовой информации, которое он и собирается зачитать.
Нката не стал задерживаться, чтобы выслушать послание Клеопатры Лейвери, а обошел комнату, направляясь к двери, за которой минутой ранее скрылся Брам Сэвидж. Однако путь ему преградил парень в черном церковном одеянии — он хмуро покачал головой при виде Нкаты и скрестил руки на груди.
Нката показал ему удостоверение.
— Скотленд-Ярд, — на всякий случай произнес он.
Охраннику понадобилось некоторое время, чтобы переварить информацию, после чего он велел Нкате подождать, а сам ушел. Вскоре он появился вновь с сообщением, что преподобный Сэвидж согласен принять сержанта.
Когда Нката вошел в комнатку, служившую Сэвиджу кабинетом, священник уже ждал его, заняв место в углу таким образом, чтобы по обе стороны от него были видны развешанные на стене фотографии: Сэвидж в Африке, черное лицо среди миллионов таких же.
Преподобный отец попросил Нкату показать удостоверение, как будто не поверил тому, что сообщил охранник. Нката протянул документ и, пока Сэвидж изучал его, сам изучал Сэвиджа. Его интересовало, насколько происхождение священника объясняет его привязанность ко всему африканскому. Нката знал, что Сэвидж вырос в Руислипе, в семье типичного среднего класса — его родителями были авиадиспетчер и школьный преподаватель.
Сэвидж вернул Нкате удостоверение.
— Это что, подачка в мой адрес? — спросил он. — Неужели полиция считает меня полным идиотом?
Прежде чем заговорить, Нката встретился с Сэвиджем взглядом и не отводил глаз целых пять секунд, убеждая себя, что Сэвидж просто зол и имеет на это все основания. И помимо прочего, в его словах была доля правды.
— Нам нужно прояснить несколько моментов, мистер Сэвидж, — сказал он. — И я решил, что будет лучше, если я лично приду к вам.
Сэвидж не ответил сразу, словно отказ Нкаты заглатывать крючок заставил его призадуматься. Наконец он спросил:
— Что именно вы хотите прояснить?
— Вы сказали моему боссу, что трое подростков из тех четырех, над которыми вы оформляли опеку, были переведены в другие дома. И причиной назвали свою жену. Что она плохо говорит по-английски и так далее, верно?
— Верно, — подтвердил Сэвидж, хотя Нката уловил в его голосе настороженность. — Оуни учит язык. Если вы хотите проверить…
Нката жестом показал, что хочет он не этого.
— У нас нет оснований сомневаться, что она учит английский. Но нам стало известно, преподобный отец, что вы не переводили мальчиков в другие места. Их забрала от вас социальная служба еще до того, как вы женились. И мне хочется понять, почему вы лгали суперинтенданту Линли, хотя не могли не знать, что мы будем проверять все сказанное вами.
Преподобный Сэвидж снова помолчал, прежде чем ответить. В это время в кабинет постучались. В приоткрывшейся двери показалась голова охранника:
— «Скай ньюс» просят вас сказать несколько слов журналисту.
— Все, что я хотел, я уже сказал, — ответил Сэвидж. — И пусть выметаются. Нам нужно кормить людей.
Охранник кивнул и закрыл дверь. Сэвидж подошел к письменному столу и сел, жестом пригласив Нкату тоже садиться на стул напротив.
Нката вернулся к своему вопросу:
— Так вы не хотите рассказать мне об этом? Ведь это был арест за непристойное поведение, если верить архивам. Как получилось, что дальше дело не пошло?
— Потому что дела не было. Просто недоразумение.
— Что это за недоразумение, которое заканчивается арестом за непристойное поведение, мистер Сэвидж?
— А такое, которое случается, если ваши соседи только и ждут, чтобы чернокожий человек сделал шаг не в ту сторону.
— И что это значит?
— Летом, если у нас вообще бывает лето, я загораю в саду нагишом. Меня увидела соседка. Один из мальчиков вышел из дома и захотел ко мне присоединиться. Вот и все.
— Что — все? Двое голых парней на лужайке или что?
— Не совсем.
— Тогда что?
Сэвидж сложил под подбородком пальцы, очевидно раздумывая, продолжать или нет. Придя к какому-то решению, он произнес:
— Соседка… Ох, все это яйца выеденного не стоит. Она увидела, что мальчик раздевается. И что я ему помогаю. С рубашкой или брюками, уж не знаю. Эта истеричка придумала бог весть что и позвонила в полицию. В результате — несколько неприятных часов с местными властями в лице древнего констебля, чей мозг не поспевал за воображением. Тут же примчалась социальная служба и забрала мальчиков, а мне пришлось объясняться перед магистратом. К тому времени, как все наконец разрешилось, мальчишек уже определили в другие семьи, и было бы бессердечно снова их дергать. Шон был первым моим приемным сыном после того случая.
