Линли наблюдал за Робсоном в зеркало заднего вида, а Хейверс — развернувшись на сиденье лицом к психологу. Тот выглядел так, будто страстная речь обессилила его, и, закончив говорить, он отвернулся от собеседников и уставился в окно.
— А какова ваша история, доктор Робсон? — спросил Линли.
Робсон смотрел влево, на живую изгородь, с которой на асфальт стекали потоки воды и собирались в лужи.
— Простите, — произнес он. — Не могу сдержаться, когда с детьми делают такое. Во имя любви. Или игры. Или наказания. Чего угодно.
Он замолчал. Только тихое шуршание «дворников» по лобовому стеклу и урчание двигателя «бентли» нарушали тишину. Наконец Робсон продолжил:
— В моем случае это был дядя по материнской линии. Он называл это борьбой. Только это была не борьба. Потому что шутливая борьба редко возникает между взрослым и ребенком по инициативе взрослого. Но конечно, ребенок не может этого понимать.
— Сочувствую, — сказал Линли. Он тоже развернулся на сиденье и посмотрел на психолога. — Но не делает ли это вас менее объективным в вашей оценке?
— Нет. Поверьте, это делает меня человеком, который лучше других знает, чего можно ожидать, — ответил Робсон. — Поэтому позвольте мне взглянуть на тело. Я поделюсь с вами своим мнением. Решение о дальнейших действиях принимать будете только вы.
— Боюсь, это невозможно.
— Господи, да…
— Тело уже увезли, доктор Робсон, — перебил негодующее восклицание психолога Линли. — А то, на что можно посмотреть, — это лишь упавшее дерево и яма на месте вырванных корней.
Робсон откинулся на сиденье. Он посмотрел на улицу, где в тот момент проехала карета «скорой помощи» — ее только что выпустили из-за полицейского заграждения. Она выехала на Вуд-лейн без сирены и маячка. Один из констеблей вышел на проезжую часть и остановил движение (уже и без того замедлившееся из-за любопытства водителей и пассажиров), чтобы выезду «скорой помощи» никто не препятствовал. Машина двигалась неторопливо — не было никакой необходимости торопиться, ее груз не нуждался в срочной доставке в больницу. Это дало фоторепортерам возможность запечатлеть карету для своих изданий. Возможно, именно при виде вспышек их камер Робсону в голову пришла новая идея:
— Ну хотя бы на фотографии мне дадут взглянуть?
Линли задумался. Полицейский фотограф закончил работу уже к тому времени, когда они с Хейверс прибыли на место, а место обнаружения тела, округу, само тело и деятельность вокруг него записали на видеокамеру. Микроавтобус с криминалистами находился не так уж далеко от того места, где стоял «бентли». Несомненно, в микроавтобусе уже готовы снимки, с которыми мог бы ознакомиться Робсон.
Какой от этого может быть вред, если психолог посмотрит на то, что у них есть: видеозапись, цифровые фотографии или другие материалы, собранные на данный момент криминалистами отдела убийств? Это можно будет рассматривать и как компромисс между тем, чего хотел Хильер, и тем, что Линли не собирался позволять помощнику комиссара.
С другой стороны, приезд психолога не был оправданным. Для работы над телом и для сбора улик его присутствия не требовалось, и он оказался здесь прежде всего из-за вмешательства Хильера и его желания скормить прессе что-нибудь позитивное. Если сейчас Линли уступит Хильеру, то в следующий раз тот пришлет экстрасенса. А потом кого? Гадалку по кофейной гуще? Или по внутренностям ягненка? Этого нельзя допустить. Кто-то должен взять в руки контроль над ситуацией, и для этого настал самый подходящий момент.
— Извините, доктор Робсон, — произнес Линли. Взгляд Робсона потух.
— Это ваше последнее слово? — спросил он.
— Да.
— Вы уверены, что поступаете верно?
— Я ни в чем не могу быть уверенным.
— И это самое трудное, не так ли?
Робсон вышел из машины и направился обратно к заграждению. На своем пути он миновал инспектора Уиддисона, но не сделал попытки заговорить с ним. Зато Уиддисон, как только увидел «бентли» с сотрудниками Скотленд-Ярда, поднял руку, что Линли истолковал как просьбу не уезжать. Он опустил окно, и Уиддисон бегом приблизился к автомобилю.
— Нам сейчас позвонили из участка на Хорнси-роуд, — сообщил Уиддисон, пригнувшись к открытому окну. — Туда вчера вечером поступило заявление об исчезновении подростка, от его родителей. Описание в целом соответствует нашей жертве.
— Мы займемся этим, — сказал Линли, и Хейверс вывалила на пол содержимое своей бездонной сумки в попытке найти блокнот, чтобы записать туда адрес.
Свежая информация привела их в район Аппер-Холлоуэй, в небольшой жилой квартал недалеко от Джанкшн-роуд. Там, за похоронным бюро и местным супермаркетом, они нашли извилистую полоску асфальта, названную Бовингдон-клоуз, — цель их поездки. Это была пешеходная зона, поэтому «бентли» пришлось оставить на Харгрейв-роуд. Бородатый бродяга с гитарой в одной руке и мокрым спальником в другой предложил Линли постеречь машину за стоимость одной пинты. Или бутылки вина, если будет на то желание господина и если он сочтет работу хорошо выполненной. А со здешним хулиганьем надо быть внимательным, особенно с «такой прекрасной машиной, как ваша, сэр». Бродяга вместо плаща кутался в большой зеленый мешок для мусора и говорил как персонаж из костюмированной драмы или как человек, который в юности слишком увлекался историческими спектаклями канала Би-би-си.
— Здесь полно эмигрантов, — поведал он Линли и Хейверс — Ничего нельзя оставить без присмотра, все приберут, сэр.
Он поднес руку к голове, как будто хотел почтительно снять головной убор. Каждый раз, когда он открывал рот, воздух становился тяжелым от запаха гнилых зубов.
Линли сказал мужчине, что будет признателен, если тот присмотрит за машиной. Бродяга тут же уселся на ступени ближайшего дома и, не обращая внимания на дождь, стал перебирать три струны своей гитары. По тротуару прошли нескольких чернокожих подростков с рюкзаками на спинах, и бродяга бдительно проводил их взглядом.
Линли и Хейверс оставили бродягу караулить, а сами направились на Бовингдон-клоуз. Туда они попали через похожий на туннель проем в кирпичной стене, являющейся частью жилого комплекса. Они искали дом номер тридцать и нашли его неподалеку от зоны отдыха, то есть треугольного газончика с розовыми кустами в каждом углу и скамейками вдоль каждой стороны. За исключением четырех саженцев, боровшихся за жизнь на этом газоне, в Бовингдон-клоуз деревьев не было, а дома, которые не выходили окнами на крошечную зеленую зону, смотрели друг на друга поверх полоски асфальта не более пятнадцати футов шириной. Летом, когда окна приходилось держать открытыми, все жители улочки поневоле знали, что делается в домах соседей.
Каждому дому был выделен клочок земли у парадного входа, и наиболее оптимистичные из домовладельцев расценивали эти клочки как садики. Перед домом номер тридцать на таком участке росла только пожухлая трава, валялся детский велосипед да стоял зеленый пластмассовый стул. Под стулом белел воланчик для игры в бадминтон, но выглядел он так, будто его долго жевала собака. Около входной двери стояли прислоненные к стене две ракетки, обе — почти без единой целой струны.
