И уж конечно — это были гротески! Во всем — пышность и мишура, иллюзорность и пикантность… Повсюду кружились какие-то фантастические существа, и у каждого в фигуре или одежде было что-нибудь нелепое.
Все это казалось порождением безумного горячечного бреда. Многое здесь было красиво, многое — безнравственно, многое — bizzare (причудливо), иное наводило ужас, а часто встречалось и такое, что вызывало невольное отвращение. По всем семи комнатам разгуливали видения наших снов. Они — эти видения, — корчась и извиваясь, мелькали тут и там.
Эдгар По. Маска красной смерти
[1]
Глава 1
ПРИЗРАК В КОРИЧНЕВОЙ ШЛЯПКЕ
Бенколен не был облачен в вечерний костюм, и все знали, что сегодня он не представляет опасности.
Об этом сыщике-денди — главе парижской полиции — была сложена легенда, которую знали и в которую свято верили завсегдатаи всех ночных притонов от Монмартра до бульвара Де ла Шапель. Истый парижанин, даже если у него есть все основания скрываться от полиции, желает, чтобы его ловили незаурядные, колоритные личности.
У Бенколена была привычка убивать время в самых разнообразных ночных заведениях, начиная с блестящих ночных клубов на рю Фонтен и кончая мрачными забегаловками низкого пошиба, сгрудившимися вокруг Порт-Сен-Мартен. Иногда его видели даже в притонах, ютящихся в неизвестных туристам кварталах Парижа по левую руку от бульвара Сен-Антуан. Если принять на веру его слова, то именно эти притоны были ему милее всего. Он обожал сидеть там, не привлекая внимания и утонув в сизых клубах табачного дыма, и потягивать пиво под звуки танго. Полумрак, игра разноцветных огней, оглушающая медь оркестра способствовали его размышлениям. Правда, никому не ведомо, какие гениальные мысли рождались в этой голове за бровями с мефистофельским изломом.
По совести говоря, слова Бенколена о том, что он сидит тихо, не привлекая внимания, не совсем соответствовали истине. Для окружающих его присутствие было столь же заметно, как наличие громогласного духового оркестра. Правда, в отличие от последнего Бенколен сидел тихо, с доброжелательной улыбкой, выкуривая бесконечное количество сигар.
Упомянутая легенда гласила: если сыщик одет в обычный костюм, значит, он коротает вечер для собственного удовольствия. Владельцы подозрительных кафе, увидев его в повседневном костюме, начинали держаться раскованно и, низко кланяясь, рекомендовали выпить шампанского. Смокинг означал, что Бенколен идет по следу, но пока лишь строит свои версии и ведет наблюдение. В этом случае хозяева кафе, ощущая некоторое беспокойство, усаживали его за лучший столик и предлагали напиток, с которым можно быстро разделаться, — рюмку коньяку, например. Но если Бенколен появлялся во фраке, цилиндре и в черном шелковом плаще-накидке, в руках его была трость с серебряным набалдашником, а у левого рукава фрака на груди виднелась выпуклость, то все знали — кого-то ожидают крупные неприятности. В такой ситуации хозяева ничего не предлагали, оркестр сбивался с ритма, а официанты начинали ронять подносы. Все понимающие завсегдатаи, особенно те, которых сопровождали любимые «крошки», торопились убраться раньше, чем блеснет сталь ножей.
Как ни странно, но легенда полностью соответствовала истине. Не раз я пытался внушить Бенколену, что неуместно столь высокому чину выступать в такой низменной роли. Я говорил, что захват преступников вовсе не входит в круг обязанностей шефа полиции, что арест может быть произведен рядовым инспектором. Но слова мои пропадали втуне — он получал громадное удовольствие от своих действий. И он будет продолжать до тех пор, пока на его пути не попадется более быстрое лезвие или пуля. Тогда он останется валяться в Богом забытом нищем предместье, в грязи и с наполовину извлеченной из ножен шпагой-тростью.
Несколько раз мне доводилось сопровождать Бенколена в его вечерних походах, но лишь однажды он был облачен во фрак. Та ночь оказалась весьма бурной, но мы все-таки скрутили негодяя и передали его в руки жандармов. Я проклинал все на свете, разглядывая в моем новехоньком цилиндре дырки от пуль, а Бенколен отчаянно веселился. Поэтому в тот октябрьский вечер, с которого начинается наша история, я, как говаривают мои соотечественники, «со смешанным чувством» воспринял сделанное по телефону предложение Бенколена провести вечерок вместе. Поинтересовавшись формой одежды, я с облегчением услышал, что он намерен развлекаться в совершенно нормальной обстановке.
Мы прошли пешком, ведомые чуть розоватыми фонарями бульваров, до полыхающего разноцветными огнями грязного и горластого клочка Парижа у Порт-Сен-Мартен, где приютилось множество борделей и где какая-то компания постоянно ведет ремонт мостовых, совершенно их разворотив. Полночь застала нас в полуподвальном помещении ночного клуба. По-видимому, мне предстояло влить в себя изрядную порцию спиртного. Среди многих иностранцев и в первую очередь у моих соплеменников почему-то бытует мнение, что французы не напиваются допьяна. Бенколен комментировал это курьезное заблуждение, пока мы протискивались через зал к угловому столику. Заняв места и стараясь перекрыть стоящий вокруг гвалт, мы проорали официанту заказ — два коньяка.
В зале стояла невыносимая духота, хотя электрические вентиляторы старались вовсю, гоняя густые облака табачного дыма. Голубой луч, скользя в темноте по толчее сплетенных в танце пар, неожиданно выхватывал из толпы чье-то размалеванное лицо, которое, мелькнув на мгновение, вновь заглатывалось шевелящейся массой.
Меняя ритм, резко взвилась труба, и глухо ударил большой барабан — оркестр переходил на танго. Еще раз взвизгнула медь, раздался шум двигающихся стульев и топот ног — новая волна танцоров хлынула на площадку. Тени их плясали причудливым кинофильмом по залитым светом прожектора стенам. Продавщицы и их кавалеры полностью отдавались танцу; они только жались друг к другу, закрыв глаза, — их пьянил ритм танго, самый чувственный, страстный и призывный среди всех ритмов современных танцев. Я видел, как во вспышках уже зеленого света возникали и тут же тонули в черной волне напряженные лица. На некоторых из них лежала печать опьянения, вся сцена казалась порождением кошмарного, зловещего сна. Когда оркестр замолкал и на смену ему приходили стенания аккордеона, становилось слышно жужжание вентиляторов.
— Но почему вы избрали именно это заведение? — поинтересовался я.
Официант, изгибаясь всем телом, поставил наполненные рюмки на стол перед нами. Не поднимая глаз, Бенколен произнес:
— Не надо смотреть сразу, но прошу вас обратить внимание на человека, сидящего в углу через два столика от нас. На того типа, который столь демонстративно меня не замечает.
Через некоторое время я бросил взгляд в указанном направлении. Было слишком темно, чтобы увидеть, но вот зеленый луч прожектора высветил нужное лицо. Его обладатель весело смеялся, обняв двух сидящих рядом девиц. За короткое мгновение я успел заметить блеск черных набриолиненных волос, тяжелый подбородок, крючковатый нос, неподвижные глаза, смотревшие прямо в прожектор. Посетитель этот совершенно не вписывался в атмосферу низкопробного заведения, хотя я и не мог объяснить почему. У меня было такое чувство, которое возникает, когда, бросив луч фонаря в темный угол, неожиданно замечаешь огромного омерзительного паука, пытающегося вновь забиться во тьму. Мне подумалось, что я вряд ли сумею забыть это лицо.
