Аулок встал над ним, по выражению его лица можно было
понять, что он решает дилемму: пнуть или не пнуть. Не пнул явно из
пренебрежения. Отошел на несколько шагов, остановился у коня, убитого
выстрелом.
– Чтоб меня черти взяли, – сказал, покачав
головой. – И верно, грозное и убийственное оружие эта твоя хандканона,
Сторк. Погляди сам, какую дырищу в кобыле проделала. Кулак поместится! Да!
Воистину – оружие будущего! Современность! Прогресс!
– В задницу с такой современностью, – кисло
огрызнулся Сторк из Горговиц. – Не в коня, а в мужика я метился из этой
холерной трубы. И не в этого, в того, другого.
– Не беда. Не важно, куда метился, важно, куда попал!
Эй, Вальтер, ты что там делаешь?
– Дорезаю тех, кто еще дышит! – ответил Вальтер де
Барби. – Нам свидетели ни к чему, верно?
– Поспеши! Сторк, Сыбек, ать-два, сажайте Беляву на
коня. На того рыцарского кастильца. Да привяжите покрепче, потому как это
озорник. Помните?
Сторк и Сыбек помнили, ох помнили, поэтому, прежде чем
посадить Рейневана на седло, выдали ему несколько тычков и покрыли грязными
ругательствами. Связанные руки прикрепили к луке, а икры – к стременному ремню.
Вальтер де Барби покончил с «дорезанием», протер кинжал, трупы зембичан
затащили в кусты, коней прогнали, по команде Кирьелейсона вся четверка – плюс
Рейневан – двинулись вперед. Ехали быстро, явно стремясь поскорее убраться с
места нападения и оторваться от возможной погони. Рейневан дергался в седле.
Ребра кололи при каждом вздохе и болели как черти. «Дальше так быть не
может, – глупо подумал он, – не может быть, чтобы меня то и дело
колотили».
Кирьелейсон подгонял дружков криком, ехали галопом. Все
время по дороге. Они явно предпочитали скорость возможности скрыться, плотный
лес не позволил бы ехать рысью, не говоря уже о галопе.
С ходу вылетели на распутье и напоролись на засаду.
Со всех дорог, а также сзади на них ринулись скрытые до того
в зарослях конники. Человек двадцать, из которых половина была в полных белых
латах. У Кирьелейсона и его компании не было никаких шансов выкрутиться, но все
равно, надо признать, они яростно сопротивлялись. Аулок с разрубленной топором
головой свалился с коня первым. Рухнул под конские копыта Вальтера де Барби,
которого навылет пробил мечом небольшой рыцарь с польским Хвостом на щите.
Получил булавой по голове Сторк, Сыбка из Кобылейгловы иссекли и искололи так,
что кровь обильно обрызгала съежившегося в седле Рейневана.
– Ты свободен, друг.
Рейневан заморгал. Голова кружилась. Ему показалось, что все
произошло слишком уж быстро.
– Спасибо, Болько… Прости… Ваша княжеская милость…
– Ладно, ладно, – прервал Болько Волошек,
наследник Ополя и Прудника, хозяин Глокувки, перерезая корделясом
[328]
его узы. – Никакая не «милость». В Праге ты был Рейневаном, а я Болеком.
За кружкой пива и в драке. Да еще когда мы экономии ради брали одну курву на
двоих в борделе на Целетней в Старом Городе. Забыл?
– Не забыл.
– Я тоже. Как видишь, школяр школяра в беде не бросает.
А Ян Зембицкий может чмокнуть меня в задницу. Впрочем, я рад, что мы вовсе не
зембицких порубили. Правда, случайно, но обошлось без дипломатических
осложнений, потому как мы, признаться, здесь, на дороге в Столец, думали
увидеть скорее зембицкий эскорт. А тут – глянь, какая неожиданность. Кто ж это
такие, господин подстароста? Познакомься, Рейневан, это мой подстароста,
господин Кжих из Костельца. Ну так как, господин Кжих? Кого-нибудь узнаете?
Может, кто еще жив?
– Кунц Аулок и его компания, – опередил Рейневана
гигант с Хвостом на щите, – а дышит еще только один. Сторк из Горговиц.
– Ого! – насупился и закусил губу хозяин
Глогувки. – Сторк? И живой? А ну, давайте его сюда.
Волошек тронул коня, с высоты седла глянул на убитых.
– Сыбек из Кобылейгловы, – узнал он. –
Сколько уж раз уходил от палача, но вот, как говорится, сколь веревочке ни
виться… А это Кунц Аулок, холера, из такой приличной семьи. Вальтер де Барби,
ну что ж, как жил, так и помер. Это кто ж таков? Уж не господин ли Сторк?
– Смилуйтесь, – забормотал Сторк из Горговиц,
кривя залитое кровью лицо. – Пардону… Помилуй, господин…
– Нет, господин Сторк, – холодно ответил Болько
Волошек. – Ополе вскоре будет моей собственностью, моим княжеством. Изнасилование
опольской жительницы – это, на мой взгляд, серьезное преступление. Слишком
тяжелое для быстрой смерти. Жаль, мало у меня времени.
Молодой князь привстал на стременах, осмотрелся.
– Связать стервеца, – приказал он. – И
утопить.
– Где? – удивился Хвост. – Тут же нигде нет
воды.
– Вот там, во рву, – указал Волошек, – есть
лужа. Правда, невеликая, но голова наверняка поместится.
Глогувские и опольские рыцари затащили ревущего и
вырывающегося из пут Сторка ко рву, перевернули и, держа за ноги, впихнули
голову в лужу. Рев сменился яростным бульканьем. Рейневан отвернулся.
Прошло много времени. Очень много.
Вернулся Кших из Костельца в сопровождении другого рыцаря,
тоже поляка, герба Нечуя.
– Всю воду из лужи выхлестал, негодяй, – весело
сказал Хвост. – Только илом подавился.
– Пора бы нам отсюда уходить, ваша княжеская
милость, – добавил Нечуй.
– Верно, – согласился Болько Волошек. –
Правда, господин Сляский? Послушай, Рейневан, со мной ты ехать не можешь, мне
негде тебя спрятать ни у себя, в Глогувке, ни в Ополе, ни в Немодлине. Ни отец,
ни дядя Бернард не захотят неприятностей с Зембицами, выдадут тебя Яну, как
только он напомнит. А он напомнит.
– Знаю.
– Знаю, что ты знаешь. – Молодой Пяст
прищурился. – Но не знаю, понимаешь ли. Поэтому перейду к деталям.
Безразлично, какое ты выберешь направление, но Зембицы обходи. Обходи Зембицы,
друг, советую по старой amicicii.
[329]
Обходи это княжество
стороной. Поверь, там тебе искать нечего. Может, и было что, но теперь нечего.
Тебе это ясно?
Рейневан кивнул. Ему это было ясно, но признаться он ни в
какую не хотел и не мог себя заставить.
– Ну, тогда, – князь дернул вожжи, развернул
коня, – каждый в свою сторону. Управляйся сам.
– Еще раз благодарю. Я твой должник, Болько.
