Получив столь неоспоримое доказательство, колектор
откашлялся, поправил бобровый колпак, приказал солдатам отъехать.
– Простите, хм-м-м… Пожалуй, слишком уж я осторожен… Но
мне надо быть чутким! Больше сказать ничего не могу. Ну что ж, господин
Хагенау, можете…
– …ехать с нами, – запросто докончил голиард,
предварительно незаметно подмигнув Рейневану. – Мы в Бардо. Вместе, потому
как кучкой-то веселей и… безопасней.
– Ты был, – догадался Рейневан, – в Зембицах.
– Был. И кое-что слышал… Вполне достаточно, чтобы
удивиться, увидев вас здесь, в Голеньевских борах. Потому что разошлась весть,
что вы в башне сидите. Ох, ну и приписали же вам грехов… Сплетничали… Если б я
вас не знал…
– Однако знаешь.
– Знаю. И сочувствую. Поэтому скажу: поезжайте с нами.
В Бардо. О Господи… да не смотрите вы на нее так. Мало вам того, что вы ее по
лесу гоняли?
Когда едущая впереди группы девушка обернулась в первый раз,
Рейневан даже вздохнул от изумления и разочарования. Как он мог спутать эту
дурнушку с Николеттой? С Катажиной Биберштайн?
Волосы у девушки действительно были почти такого же цвета,
светлые, как солома, частый в Силезии результат смешения крови светловолосых
отцов с Лабы и светловолосых матерей с Ватры и Просны. Но на этом подобие и
оканчивалось. У Николетты кожа была как албеастр, лоб же и подбородок этой
девушки украшали точечки угрей. У Николетты глаза были ну прямо васильки, у
прыщатой девицы – никакие, водянистые и все время по-лягушечьи вылупленные, что
могло быть результатом испуга. Нос слишком маленький и вздернутый, губы слишком
тонкие и бледные. Вероятно, что-то прослышав о моде, она выщипала себе брови,
но с ужасным результатом – вместо того чтобы выглядеть модной, она выглядела
глупой. Впечатление дополняла одежда: тривиальная кроличья шапочка, а под
опончей – серое дешевенькое пальтишко, прямо скроенное, сшитое из плохой
шерсти. Катажина Биберштайн наверняка лучше одевала своих служанок.
«Дурнушка, – подумал Рейневан, – бедная дурнушка.
Не хватает еще только оспинок. Но у нее все еще впереди».
У едущего бок о бок с девушкой рыцаря оспа – этого нельзя
было не заметить – была уже пройденным этапом. Ее следов не скрывала короткая
седая борода. Упряжь вороной, на которой он ехал, была сильно изношена, а
кольчуг вроде той, что была на нем, не носили уже со времен легницкой битвы.
«Обедневший рыцарь, – подумал Рейневан, – каких много, провинциальный
vassalorum.
[333]
Везет дочь в монастырь. Куда же еще-то. Кому
такая нужна? Только кларискам или цистерцианкам».
– Прекратите же, – прошипел голиард, –
пялиться на нее. Нехорошо.
Что ж, действительно нехорошо. Рейневан вздохнул и отвел
глаза, целиком сосредоточившись на дубах и грабах, растущих по краю дороги.
Однако было уже поздно.
Голиард тихо выругался. А выряженный в легницкую кольчугу
рыцарь остановил коня и подождал, пока к нему подъедут. Мина у него была очень
серьезная и очень угрюмая. Он гордо поднял голову, уперся рукой в бедро рядом с
рукоятью меча. Столь же немодного, как и кольчуга.
– Благородный господин Хартвиг фон Штетенкорн, –
откашлявшись, представил его Тибальд Раабе. – Господин Рейневан фон Хагенау.
Благородный господин Хартвиг фон Штетенкорн некоторое время
смотрел на Рейневана, но вопреки ожиданиям не спросил о родственной связи с
известным поэтом.
– Вы напугали мою дочь, милостивый господин, –
высокомерно заметил он, – гоняясь за ней.
– Прошу извинить. – Рейневан поклонился, чувствуя,
как краснеют у него щеки. – Я ехал за ней, поскольку… По ошибке. Еще раз
прошу простить. И у нее тоже, если позволите, попрошу прощения, опустившись на
колено…
– Это ни к чему, – отрезал рыцарь. – Просто
не уделяйте ей внимания. Она очень робка. Несмела. Ер – доброе дитя. В Бардо ее
везу…
– В монастырь?
– Почему, – насупил брови рыцарь, – вы так
думаете?
– Потому как очень благочестивы… то есть, –
выручил Рейневана из неловкого положения голиард, – очень благочестивыми
вы оба выглядите.
Благородный Хартвиг фон Штетенкорн наклонился в седле и
сплюнул, совсем не благочестиво, зато абсолютно по-рыцарски.
– Оставьте в покое мою дочь, господин фон
Хагенау, – повторил он. – Совсем и навсегда. Вы поняли?
– Понял.
– Прекрасно. Кланяюсь.
Еще через час покрытый черным полотном воз увяз в грязи.
Чтобы его вытянуть, пришлось привлечь все силы, не исключая Меньших Братьев.
Естественно, до физической работы не снизошли ни дворяне, то есть Рейневан и
фон Штетенкорн, ни культура и искусство в лице Тибальда Раабе. Бобровый
колектор ужасно занервничал в связи со случившимся, бегал, ругался, командовал,
беспокойно посматривал на бор. Видимо, заметил взгляды Рейневана, потому что,
как только экипаж высвободился и отряд двинулся, счел нужным кое-что пояснить.
– Понимаете ли, – начал он, заведя коня между
Рейневаном и голиардом, – все дело в грузе, который я везу. По правде
говоря, довольно важном.
Рейневан не прокомментировал. Впрочем, он прекрасно знал, о
чем речь.
– Да-да. – Колектор понизил голос, немного
испуганно осмотрелся. – На моей телеге мы везем не какой-нибудь шиш.
Другому бы не сказал, но вы ведь дворянин из почтенного рода, и глаза у вас
честные. Потому вам скажу. Мы везем собранные подати.
Он снова сделал паузу, переждал, не будет ли вопросов.
Вопросов не было.
– Подать, – продолжил он, – назначенную
франкфуртским Рейхстагом. Специальную. Одноразовую. На войну с чешскими
еретиками. Каждый платит в зависимости от состояния! Рыцарь – пять гульденов,
барон – десять, священник по пять с каждой сотни годового дохода. Понимаете?
– Понимаю.
– А я – колектор. На телеге находится то, что собрано.
В сундуке. А собрано, надо вам знать, немало, потому что в Зембицах я
заинкассировал не от какого-то барончика или Фуггеров. Поэтому неудивительно,
что я так осторожничаю. Всего неделя, как напали на меня. Неподалеку от
Рыхбаха, после деревни Лутомья.
Рейневан и на этот раз ничего не сказал и не спросил. Только
кивал головой.
