– Рыцари-грабители. Хамская шайка! Сам Пашко Рымбаба.
Его узнали. Нас наверняка бы поубивали, к счастью, господин Зейдлиц на помощь
пришел, прогнал подлецов. Во время стычки сам ранение получил, и это вызвало у
него жестокую горячку. Клялся, что раубриттерам отплатит, а несомненно слово свое
сдержит. Зейдлицы – народ памятливый.
Рейневан облизнул губы, продолжая машинально покачивать
головой.
– Господин Зейдлиц в горячке кричал, что всех их
выловит и так уделает, умучает, что даже сам чешинский князь Ношак так
разбойника Хрена не умучил, ну, того, знаете, который его сына убил, молодого
князя Пжемка. Помните?
На раскаленного медного коня велел его посадить, щипцами до
белого каления раскаленными и крючьями тело рвать. Помните? Ну, по вашим лицам
вижу, что помните.
– Мхм.
– Выходит, хорошо получилось, что я мог сказать
господину Зеддицу, кто они были, те грабители. Пашко, как я ране сказал,
Рымбаба, а где Пашко, там и Куно Виттрам, а где эти оба два, там, верно, и
Ноткер Вейрах, старый разбойник. Ну и другие там были, тех я тоже господину Зейдлицу
описал. Огромнейшая какай-то дубина с глупой мордой, надо думать, спятивший.
Второй типчик помельче ростом, этакий горбонос, как глянешь, сразу ясно –
мерзавец. И еще хлюстик, парнишка, малость даже на вас похожий, сдается мне… Но
нет, что я болтаю, вы юноша благородный, культурной внешности, ну ни дать ни
взять – святой Себастьян на картине. А у того по глазам видать – дерьмо.
Рассказываю я, рассказываю, а господин Зейдлиц кааак шикнет!
Дескать, знает он этих негодяев, слышал о них, его свояк, господин Гунцелин фон
Лаасан, тоже таковых ищет, тех двух – горбоноса и хлюстика, за нападение,
которое они в Стешгоме учинили. Это ж надо, как судьба-то переплетается.
Удивляетесь? Погодите, сейчас еще лучше будет, вот уж тут-то будет чему
удивляться. Я уж совсем было собрался из Зембиц выезжать, а тут мне слуга
доносит, что кто-то вокруг воза крутится. Притаился я и что вижу? Тот самый
горбонос и тот самый дублинский идиот! Чуете! Ну, какие ловкие мерзавцы!
Колектор аж слюной захлебнулся от возмущения. Рейневан кивал
и сглатывал слюну.
– Тогда я что есть духу, – продолжал
сборщик, – к ратуше, уведомил, подал донесение. Уж их там, наверно,
поймали, уж их в узилище мастер на кол натягивает. А соображаете, в чем тут
вопрос-то? Два этих стервеца с тем третьим, хлюстиком, не иначе как для
раубриттеров шпионили, давали знать банде, на кого засаду устраивать. Испугался
я, уж не меня ли где на дороге дожидаются, уведомленные. А эскорт мой, как
видите, менее чем скромный! Все зембицкое рыцарство предпочитает турнир, пиршество,
игры, тьфу, танцы! Страх подумать, и жизнь мне мила, да жаль, если в
грабительские руки попадут эти пятьсот с лишним грошей… Ведь на святое дело
предназначенные.
– Ну конечно, – добавил голиард, – жаль! И
ясно, что на святое. На святое и доброе, а они не всегда в паре идут, хе-хе.
Вот я господину колектору посоветовал избегать главных дорог, а втихую, лесами,
прошмыгнуть, шах-мах, в Бардо.
– И пусть нас, – колектор возвел глаза
горе, – опекает Господь Бог. И патроны налоговых сборщиков, святые Адаукт
и Матфей. И Матка Боска Бардская, чудами славящаяся.
– Аминь, аминь! – закричали, услышав имя Божьей
Матери, идущие рядом с возом паломники с посохами. – Хвала тебе,
Наисветлейшая Дева, покровительница и защитница.
– Аминь! – воскликнули хором идущие по другую
сторону телеги Меньшие Братья.
– Аминь, – добавил фон Штетенкорн, а дурнушка
перекрестилась.
– Аминь, – заключил колектор. – Святое место,
господин Хагенау, говорю вам, Бардо. Видать, полюбилось Божьей Матери? Знаете,
кажется, она снова на Бардской горе объявилась. И снова плачущая, как тогда, в
сороковом годе. Одни говорят, мол, это предвестье несчастий, кои вскоре падут
на Бардо и всю Силезию. Другие утверждают, что Божья Матерь плачет, ибо схизма
ширится. Гуситы…
– Вам, понимаете, всюду, – прервал голиард, –
гуситы видятся и ересь чудится. А не кажется ли вам, что Пресвятая Дева может
плакать совсем по другой причине? Может, у нее слезы льются, когда она смотрит
на священников, на Рим?
Когда видит симонию, бесстыжую распущенность, воровство?
Вероотступничество и ересь, наконец, ибо чем же, если не еретичеством, является
поведение вопреки Евангелиям? Может, Божья Матерь плачет, видя, как священные
таинства становятся фальшью и игрищами шарлатанов? Ибо их вещает жрец,
погрязший во грехе? Может, ее возмущает и смущает то, что смущает и возмущает
многих, почему, например, папа, будучи самым богатейшим из богатых, возводит
храм Петров не на свои деньги, а на деньги нищенствующих бедняков?
– Ох, умолкли бы вы лучше…
– Может, плачет Матка Боска, – не дал заткнуть
себе рот голиард, – видя, как вместо того, чтобы молиться и жить в
благочестии, священники рвутся на войну, в политику, ко власти? Как они правят?
А к их правлению прекрасно подходят слова пророка Исаии: «Горе тем, которые
постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить
бедных от правосудия и похитить права у малосильных… чтобы вдов сделать добычею
своею и ограбить сирот».[334]
– Да уж, – криво усмехнулся колектор, –
резкие слова, резкие, милостивый господин Раабе. А сказал бы я, что и к вам
самим можно их применить, что вы и сами не без греха. Рассуждаете как политик,
чтобы не сказать как священник. Вместо того что вам следует: придерживаться
лютенки, рифмы и пения.
– Рифмы и песни, говорите? – Тибальд Раабе снял с
луки лютню. – Как пожелаете!
Королевские попы —
антихристы из толпы.
Сила их не от Христа,
а от папского листа!
– Вот зараза, – проворчал, оглядываясь,
колектор. – Уж лучше б вы говорили.
За твои, Христос, раны
дай нам правых капелланов,
чтобы ересь извели
и к Тебе нас привели.
Ляхи, немцы, весь народ —
коль сомненье вас берет,
знайте: как волну прилив,
правду вам несет Виклиф!
– Правду несет, – машинально повторил про себя
заслушавшийся Рейневан. – Скажите правду. Где я уже слышал эти слова?
– Достанется вам когда-нибудь, господин Раабе. Будет
еще на вашу голову горе за такие припевки, – тем временем кисло говорил
колектор. – А вам, братишки, удивляюсь: как вы можете все это так спокойно
слушать.
