– В песнях, – усмехнулся один из
францисканцев, – очень часто скрывается правда. А правда – это правда, ее
не залжешь, надобно терпеть, хоть и больно будет. А Виклиф? Ну что же, плутал, но
libri sunt legendi поп comburendi.
[335]
– Виклиф, прости его Господи, – добавил
другой, – не был первым. Размышлял о том, о чем здесь речь шла, наш
великий брат и патрон, Бедняк из Ассизи.
– А ведь Иисус, как утверждает Евангелие, – тихо
заметил третий, – говорил: nolite possidere aurum negue argentum negue
pecuniam in zonis vestris.
[336]
– A слова Иисусовы, – вставил, откашлявшись,
толстый сержант, – ни поправлять, ни изменять не может никто, даже папа… А
если это делает, значит, он не папа, а, как сказано в песне, истинный
антихрист.
– Именно! – крикнул, потирая сизый нос, самый
старший паломник. – Так оно и есть!
– Ну, Господи прости! – заохал колектор. –
Замолкните же! Ну мне и компания досталась! Один к одному вальденские и
бегардские слова. Грех!
– Да будет вам отпущен, – фыркнул, настраивая
лютню, голиард. – Вы же собираете подать на святую цель. За вас встанут
святые Адаукт и Матфей.
– Замечаете, господин Рейневан, – сказал явно
обиженный колектор, – с каким ехидством он это произнес? Вообще-то каждый
сознает, что подати на богоугодное дело собираются, что ко благу общества. Что
платить надобно, ибо таков порядок. Все это знают. И что? Никто сборщиков не
любит. Бывает, увидят, что я приближаюсь, и в лес утекают. А то и собаками
травят. Грубыми словами обзывают. И даже те, которые платят, глядят на меня как
на зачумленного.
– Тяжкая доля, – кивнул головой голиард, подмигнув
Рейневану. – А вы никогда не хотели этого изменить? При ваших-то
возможностях?
Тибальд Раабе, как оказалось, был человеком скорым и
догадливым.
– Не вертитесь в седле, – тихо бросил он Рейневану,
подведя коня совсем близко. – Не думайте о Зембицах. Зембиц вам надо
избегать.
– Мои друзья…
– Я слышал, – прервал голиард, – о чем болтал
колектор. Спешить на помощь друзьям – дело благородное, однако ваши друзья,
позвольте вам заметить, не из тех, которые не смогут управиться самостоятельно,
и не позволят себя арестовать зембицкой городской страже, славящейся, как все
стражи права, предприимчивостью, пылом, быстротой действия, отвагой и
интеллектом. Не думайте, повторяю, о возвращении. С вашими друзьями в Зембицах
ничего не случится, а вам этот город – погибель. Поезжайте с нами в Бардо,
господин Рейнмар. А оттуда я лично проведу вас в Чехию. Ну, что вы уставились?
Ваш брат был мне близким комилитоном.
[337]
– Близким?
– Вы удивитесь, узнав насколько. Удивитесь, узнав,
сколь многое нас связывало.
– Меня уже ничем не удивишь.
– Вам так только кажется.
– Если ты действительно был Петерлину другом, –
сказал после недолгого колебания Рейневан, – то тебя обрадует весть, что
его убийц постигла кара. Уже скончались Кунц Аулок, да и вся его компания.
– Ну что ж, «таскал волк – потащили и волка», –
повторил избитую поговорку Тибальд Раабе. – Уж не от вашей ли они руки
пали, господин Рейнмар.
– Не важно, от чьей. – Рейневан слегка покраснел,
уловив в голосе голиарда насмешливую нотку. – Главное – пришел им конец. А
Петерлин отмщен.
Тибальд Раабе долго молчал, поглядывая на кружащего над
лесом ворона.
– Далек я от того, – сказал он наконец, –
чтобы сожалеть о Кирьелейсоне или оплакивать Сторка. Пусть горят в аду. Но
господина Петра убили не они… Не они.
– Кто ж… – поперхнулся Рейневан. – Кто же
тогда?
– Не вы один хотели бы это знать.
– Стерчи? Или по наущению Стерчей? Кто? Говори!
– Тише, молодой человек! Спокойней. Будет лучше, если
этого не услышат чужие уши. Я не могу сказать вам ничего сверх того, что слышал
сам…
– А что ты слышал?
– Что в дело замешаны… темные силы.
Рейневан какое-то время молчал, потом насмешливо повторил:
– Темные силы. Я тоже слышал. Об этом говорили
конкуренты Петерлина. Мол, ему везло в делах, потому что дьявол помогал, а
взамен за это Петерлин ему душу продал. И что придет день, когда этот дьявол
утащит его в пекло. Действительно, темные и сатанинские силы. И подумать
только, что я считал тебя, Тибальд Раабе, человеком серьезным и рассудительным.
– Ну, значит, я замолкаю. – Голиард пожал плечами
и отвернулся. – Больше ни слова. Боюсь разочаровать вас еще сильнее.
На отдых кортеж остановился под огромным древним дубом,
деревом, несомненно, прожившим не один десяток веков. По дубу резво прыгали
белочки, ничуть не заботясь о собственной степенности и серьезности. Коней
выпрягли из накрытой черным полотном телеги, люди расселись под деревом.
Вскоре, как и думал Рейневан, ввязались в политическую дискуссию, касающуюся
идущей из Чехии гуситской ереси и со дня на день ожидаемой большой круцьяты,
долженствующей положить этой ереси конец. Но хоть тема, и верно, была
достаточно типичной и предсказуемой, тем не менее дискуссия пошла не по
ожидаемому руслу.
– Война, – неожиданно заявил один из
францисканцев, потирая тонзуру, на которую белочка сбросила желудь. –
Война есть зло. Ибо сказано: «Не убий».
– А защищая себя? – спросил колектор. – И
собственное имущество?
– А защищая честь? – дернул головой Хартвиг фон
Штетенкорн. – Тоже мне – болтовня. Честь надобно защищать, а оскорбления
смывать кровью!
– Иисус в Гефсиманском саду не защищался, – тихо
ответил францисканец. – И наказал Петру убрать меч. Неужто он был
бесчестен?
