– Искра есть вещь малая, – начал он
вдохновенно, – но, попав на сухое, города, стены, леса превеликие губит.
Щавель, казалось бы, тоже невеликая и неприметная вещь, а всю кринку молока
проквасит. А дохлая муха, говорит Екклесиаст, приведет в негодность сосуд
благовонного ладана. Так и скверная наука с одного починается, едва двух либо
трех слушателей вначале имея, но помалу-понемногу канцер сей в теле
расположается, или, как говорят, паршивая овца все стадо портит. А посему
искру, стоит только оной появиться, гасить надобно и кислоту до квашни не
допускать, скверное тело отсекать, паршивую овцу из овчарни изгонять следует!
Дабы дом весь, и тело, и квашня, и скот не погибли.
– Скверное тело отсекать, – повторил епископ
Конрад, отдирая зубами кусок бычатины, истекающий жиром и кровавым
соком. – Хорошо, истинно хорошо излагаете, юный господин Николай. Все дело
в хирургии! Железо, острое железо – самая лучшая против гуситского канцера
медицина. Вырезать! Резать еретиков. Резать без жалости!
Собравшиеся за столом единогласно выразили согласие, бубня с
полным ртом и жестикулируя обгладываемыми костями. Бык понемногу превращался в
бычий скелет, а Николай Кузанский одно за другим опровергал гуситские
заблуждения, поочередно обнажая всю вздорность Виклифова учения: отрицание
преображения, отрицание чистилища, отрицание культа святых, их изображений,
недопустимость устной исповеди. Наконец дошел до причастия sub utraque special
[344]
и опроверг ее тоже.
– В одной, – кричал он, – лишь форме в виде
хлеба должна быть для верных комуния. Ибо говорит Матфей: «Хлеб наш насущный
дай нам на сей день»;
[345]
рапет nostrum supersubstantialem
дай нам днесь, сказал Лука: и взял хлеб и, возблагодарив, преломил его и подал
им, говоря: «Сие сеть Тело Мое».
[346]
Где здесь о вине речь?
Воистину один, и только один, есть Церковью одобренный и подтвержденный обычай,
чтобы простой человек в одном только виде принимал. И этого каждый
исповедующийся придерживаться обязан!
– Аминь, – докончил, облизывая пальцы, Людовик
Бжеский.
– По мне, – рявкнул львом епископ Конрад, бросив
кость в угол, – так пусть гуситы принимают комунию хоть в виде клистира,
со стороны задницы! Но эти сукины сыны хотят меня ограбить! Верещат о
безоговорочной секуляризации церковных богатств, о якобы евангелической
бедности клера! Получается: у меня отобрать, а меж собой растащить? О нет,
клянусь муками Господними, не бывать тому! Через мой труп! А сначала через их
еретическую падаль! Чтоб они подохли!
– Пока что они живут, – едко проговорил Пута из
Честоловиц, клодненский староста, которого всего пять дней назад Рейневан и
Шарлей видели на турнире в Зембицах. – Пока что они живут и здравствуют,
полностью вопреки тому, что им пророчили после смерти Жижки. Дескать, друг
другу глотки перегрызут. Прага, Табор и Сиротки. Ничего похожего. Если кто-то
на это рассчитывал, тот жестоко просчитался.
– Опасность не только не уменьшается, но даже
возрастает, – басовито загремел Альбрехт фон Колдиц, староста и земский
гетман вроцлавско-свидницкого княжества. – Мои шпики сообщают о крепнущем
сотрудничестве пражан и Корыбута с наследниками Жижки: Яном Гвездой из
Вицемилиц, Богуславом из Швамберка и Рогачем из Дубе. Не скрываясь говорят о
совместных военных операциях. Господин Пута прав. Ошиблись те, кто рассчитывал
на чудо после жижковой смерти.
– И нечего, – с усмешкой вставил Кашпар
Шлик, – рассчитывать ни на новое чудо, ни на то, что проблему чешской
схизмы за нас прикроет Пресвитер Иоанн,
[347] который придет из
Индии с тысячами лошадей и слонов. Мы, мы сами должны это сделать. Именно по
этому вопросу меня прислал сюда король Жигмонд. Мы должны знать, на что реально
он может рассчитывать в Силезии, Мораве, в Опавском княжестве. Хорошо было бы
также знать, что на этот счет думают в Польше. Об этом, надеюсь, нам сообщит
его преосвященство краковский епископ, непримиримое отношение которого к
польским сторонникам виклифизма широко известно. А мое присутствие здесь
доказывает одобрение политики Римского короля.
– Мы в Риме знаем, – вставил Джордано
Орсини, – с каким пылом и самоотверженностью борется с ересью епископ
Збигнеус. Мы знаем об этом в Риме и не замедлим вознаградить.
– Следовательно, – снова улыбнулся Кашпар
Шлик, – можно считать, что Польское королевство поддерживает политику
короля Жигмонда? И поддержит его инициативы? Действенно?
– Очень бы хотел, – фыркнул раскинувшийся за
столом крестоносец Готфрид фон Роденберг, – воистину был бы очень рад
услышать ответ на этот вопрос. Узнать, когда же мы можем ждать действенного
участия польских войск в антигуситском крестовом походе. Из уст объективных
хотелось бы мне это узнать. Так что я слушаю, monsignore Орсини. Все мы
слушаем!
– Конечно, – улыбнувшись, добавил Шлик, не
спускавший глаз с Олесьницкого. – Все слушаем. Чем окончилась ваша встреча
с Ягеллой?
– Я долго беседовал с королем Владиславом, –
проговорил несколько опечаленным голосом Орсини. – Но, хм-м… Без всякого
результата. От имени и по уполномочию Его Святейшества я вручил польскому
королю нешуточную реликвию… один из гвоздей, коими наш Спаситель был прибит к
кресту. Vere, если такая реликвия не в состоянии христианского монарха
воодушевить на антиеретический крестовый поход, то…
– То это – не христианский монарх, – докончил за
легата епископ Конрад.
– Вы заметили? – насмешливо поморщился
крестоносец. – Лучше поздно, чем никогда.
– Видимо, – вставил Людвиг Бжегский, – на
поддержку поляков вера рассчитывать не может.
– Польское королевство и польский король
Владислав, – в первый раз открыл рот Збигнев Олесьницкий, –
поддерживают истинную веру и Петрову Церковь. Максимально возможным способом –
денариями святого Петра. Этого ни один из представленных здесь вельмож о себе
сказать не может.
– А-а! – махнул рукой князь Людовик. –
Болтайте что хотите и сколько хотите. Тоже мне – Ягелло христианин! Это неофит,
у которого под шкурой постоянно сидит дьявол!
