Епископ говорил так ядовито, в голосе его было столько
запекшейся ненависти, что Рейневан почувствовал, как волосы шевелятся у него на
макушке. Сердце принялось биться так сильно, что он испугался, как бы
собравшиеся внизу не услышали. Однако у тех, внизу, на уме было нечто иное.
Кашпар Шлик снова успокоил собравшихся и прекратил споры, а затем призвал к
конкретному и спокойному обсуждению ситуации в Чехии. Спорщики в лице епископа
Конрада, Готфрида Роденберга, Людвига Бжегского и Альбрехта фон Колдица
умолкли, а заговорили молчавшие до того чехи и моравцы. Ни Рейневан, ни Шарлей,
ни Самсон Медок не знали никого из них, однако было ясно – или почти
ясно, – что это паны из круга пльзенского ландфрида и верного Люксембуржцу
моравского дворянства, сгруппировавшегося вокруг Яна из Краваржа, хозяина в
Ийчине. Вскоре оказалось, что один из присутствующих и есть тот самый
знаменитый Ян из Краваржа собственной персоной.
Именно Ян Краварж, видный, черноволосый и черноусый, с
лицом, цвет которого доказывал, что он больше времени проводит в седле, нежели
за столом, больше других мог сказать о теперешней ситуации в Чехии. Его никто
не прерывал. Когда он говорил спокойным, даже немного бесстрастным голосом,
все, склонившись, молча вглядывались в карту королевства Чехии, разложенную на
столе, на том месте, с которого слуги убрали начисто обглоданный скелет быка.
Сверху детали карты не были видны, так что Рейневану оставалось положиться на
воображение, когда хозяин Ийчина говорил об атаках гуситов на Карлштайн и
Жебрак, правда, безуспешных, и на Швигов, Обожище и Кветницу, к сожалению,
вполне удачных. О действиях на западе против верных королю Зигмунту панов из
Пльзна, Локтя и Моста. Об атаках на юге, в данный момент удачно отражаемых
католическим объединением пана Олдржиха из Рожмберка. Об угрозе Иглаве и
Оломунцу, созданной союзом Корыбутовича, Божка из Милетинка и Рогача из Дубе.
Об опасных для северной Моравы действиях Добка Пухалы, польского рыцаря герба
Венява.
– У меня пузырь переполнился, – прошептал
Шарлей. – Не сдержусь.
– Может быть, тебе позволит сдержаться знание
того, – прошептал Самсон Медок, – что если тебя обнаружат, то второй
раз ты отольешь уже на виселице.
Внизу заговорили об Опавском княжестве. И тут же разгорелся
спор.
– Пшемка Опавского, – заявил епископ
Конрад, – я считаю сомнительным союзником.
– Из-за чего? – поднял голову Кашпар Шлик. –
Из-за его женитьбы? Из-за того, что он якобы взял в жену вдову Яна, князя
Рацибужа? А она ягеллонка, дочь Димитра Корыбуты, племянница польского короля и
родная сестра Корыбутовича, доставляющего нам столько неприятностей? Уверяю
вас, господа, короля Жигмонда совершенно не волнует этот союз. Ягеллоны –
семейство волчье, там чаще грызутся, чем стакиваются. Пшемек Опавский не
сойдется с Корыбутовичем только потому, что это его шурин.
– Пшемек уже заключил союз, – возразил
епископ. – В марте, в Глубочках. И в Оломунце в день святого Урбана.
Воистину быстро Опава и моравские паны договариваются с еретиками, быстро
заключают союзы. Что скажете, пан Ян из Краваржа?
– Не наговаривайте ни на моего тестя, ни на моравское
дворянство, – буркнул в ответ хозяин Ийчина. – И знайте, что
благодаря пактам с Глубочком и Оломунцем мы имеем сейчас мир в Мораве.
– А гуситы, – высокомерно усмехнулся Кашпар
Шлик, – получили свободный торговый доступ в Польшу. Мало, ох мало же вы
понимаете в политике, пан Ян.
– Если бы нас… – загорелое лицо Яна из Краваржа
покраснело от злости, – если б нас своевременно… Когда на нас шел Пухала…
Если б нас Люксембуржец поддержал, нам не пришлось бы ни о чем договариваться.
– Чего уж теперь вздыхать. Если бы да кабы, –
пожал плечами Шлик. – Главное, что из-за ваших переговоров гуситы получили
свободные торговые пути через Опаву и Мораву. А упомянутый Добко Пухала и Петр
Поляк держат Шумперк, Уничув, Одры и Доляны, фактически блокируют Оломунец,
обдирают рейдами и терроризируют всю округу. Это у них там мир, а не у вас.
Паршивый вы сделали интерес, пан Ян.
– Рейды, – вставил со злой усмешкой вроцлавский
епископ, – не только гуситская профессия. Я дал гуситам под дых в двадцать
первом году в Броумове и под Трутновом. Там гуситские трупы укладывали
штабелями. Небо было черным от дыма костров. А кого мы не убили и не сожгли,
того пометили. По-нашему, по-силезски. Как увидишь теперь чеха без носа, руки
или ноги, знай – это результат того нашего удачного рейда. А что, господа, не
повторить ли нам спектакля? 1425 год – год святой… Может, почтить его
истреблением гуситов? Я не люблю болтать впустую, не привык также ни
договариваться со змеюками, ни мира с ними заключать! Что скажете, господин
Альбрехт? Господин Пута? Добавьте каждый к моим еще по двести копий и пехоту с
огневым оружием, и мы выбьем у еретиков дурь из головы… Осветится заревами небо
от Трутнова до Градца-Кралове. Обещаю…
– Не обещайте, – прервал Кашпар Шлик. – А пыл
свой попридержите до нужного момента. Для крестового похода. Ибо не в рейдах
дело. Не в том, чтобы рубить ноги и руки, какой королю Жигмунду прок от
безруких и безногих подданных. Да и Его Святейшество жаждет не уродовать чехов,
а в лоно истинной Церкви возвратить. И не в уничтожении мирного населения суть
дела, а в том, чтобы разбить таборитско-оребицкие войска. Так разгромить, чтобы
они на переговоры пошли. Поэтому перейдем к делу. Какие силы выставит Силезия,
когда будет объявлен крестовый поход? Прошу конкретно.
– Конкретно-то, пожалуй, – криво усмехнулся
епископ, – вы можете говорить с жидами. А разве дело – так с
родственниками разговаривать? Ведь практически вы уже мой свояк. Впрочем, если
вы настаиваете, извольте: я один выставлю семьдесят копий плюс соответствующую
пехоту и огнестрельцев. Конрад Кантнер, мой брат, ваш будущий тесть, даст
шестьдесят конников. Столько же выставит, я знаю, присутствующий здесь Людвиг
Бжегский. Румпрехт из Любина и его брат Людвик соберут сорок. Бернард
Немодлинский…
Рейневан даже не заметил, как задремал. Разбудил его тычок в
бок. Кругом стояла темень.
– Бежим отсюда, – буркнул Самсон Медок.
– Мы вздремнули?
– К тому же неплохо.
– Тингу конец?
– Во всяком случае, временно. Говори шепотом, за овином
– пост.
– Где Шарлей?
– Уже шмыгнул за лошадьми. Теперь иду я. А потом ты.
Сосчитай до ста и выходи. Через двор. Возьми охапку соломы, иди медленно,
наклони голову, вроде как ты слуга, к лошадям идешь. А за углом крайней хаты –
направо и в лес. Понял?
– Конечно.
