Апечко сглатывал слюну при каждом имени. Потому что это были
имена самых жутких во всей Силезии разбойников и убийц, мерзавцев без совести и
чести. И без веры. Готовых замордовать собственную бабушку за сказочную сумму в
тысячу гульденов. «Моих гульденов, – зло подумал Апечко. – Потому что
они должны были бы стать моей долей после того, как паскудный скелетина откинет
наконец копыта».
– Ты понял, Апечко?
– Да, отец.
– Тогда – пшел! Вываливай отсюда. Давай – в путь.
Выполняй что приказано.
«Сначала, – подумал Апечко, – пойду на кухню и
выпью за двоих. Скупец дряхлый. А там – посмотрим».
– Апеч.
Апечко Стерча повернулся. И взглянул. Но не на искривленное
и налившееся кровью лицо Хрипача, которое не в первый раз показалось ему здесь,
в Штерендорфе, чем-то противоестественным, ненужным, каким-то неуместным.
Апечко глянул в огромные ореховые глаза маленькой Офки, посмотрел на Грозвиту,
стоящую за стулом…
– Да, отец?
– Не подведи нас.
«А может, – пронеслось у Апечки в голове, – это
вовсе и не он? Может, его здесь нет, может, на стуле сидят останки, полутруп, у
которого паралич уже полностью выжрал мозг? Может, это… они. Эти бабы –
молоденькие, юные, средние и старые – командуют в Штерендорфе?»
Он быстренько отогнал от себя нелепую мысль.
– Не подведу, отец.
Апечко Стерча и не подумал спешно выполнять приказы, а
вместо этого, бормоча под нос ругательства, быстро направился в кухню замка и
велел подать себе все, чем упомянутая кухня богата. В том числе остатки
оленьего окорока, жирные свиные ребрышки, большой круг кровяной колбасы, шмат
подсушенной пражской ветчины и несколько отваренных в бульоне голубей. Вдобавок
– ковригу хлеба размером с сарацинский круглый щит. Ну и разумеется, вина,
самого лучшего, венгерского и молдавского, которое Хрипач держал исключительно
для собственного употребления. Однако паралитик мог сколь угодно командовать и
хозяйничать у себя в комнате наверху, а вне этого пространства исполнительная
власть принадлежала другому. За пределами комнаты хозяином был Апечко Стерча.
Апечко таковым себя и чувствовал, а поэтому сразу же, как
только вошел в кухню, показал это всем и вся. Собака получила пинка, заскулила
и сбежала. Сбежала кошка, ловко увильнув с трассы запущенного в нее деревянного
черпака. Слуги аж присели, когда на каменный пол грохнулся чугунный котел.
Растерявшаяся больше других служанка отхватила по шее и тут же узнала, что она
курвочка и недотепа. Очень много сведений о себе и своих родителях получили
слуги, причем некоторые из них познакомились с хозяйским кулаком, твердым и
тяжелым, как железная чушка. Тот, которому пришлось дважды повторить приказ
принести вина из хозяйского погреба, получил такого пинка, что в путь
отправился на четвереньках.
Вскоре после этого расположившийся за столом Апечко – хозяин
Апечко! – жрал жадно и огромными кусками, пил попеременно молдавское и
венгерское, по-господски кидал на пол кости, плевался, отрыгивал и из-подо лба
поглядывал на толстую экономку, ожидая только предлога.
«Старый хрен, паралитик, пердун, отцом велит себя называть,
а кто он мне? Всего лишь дядька, отцов брат. Но приходится терпеть. Потому что
когда он наконец протянет ноги – я, самый старший Стерча, стану главой рода.
Наследством, ясный перец, надо будет поделиться, но главой рода буду я. И все
это знают. Ничто мне не помешает, никто не может мне в этом…»
– Помешать, – вполголоса буркнул Апечко, –
мне может драчка с Рейневаном и женой Гельфрада. Помешать мне может кровная
месть, означающая стычку с ландфридом.
[50]
Помешать может наем
убийц и разбойников. Шумное преследование, содержание в яме, избиение и пытка
парня – родственника Ностицей, близкого по крови Пястам. И ленника Яна
Зембицкого. И вроцлавский епископ Конрад, который Хрипача любит так же, как
Хрипач его, только и ждет случая ухватить Стерчей за задницу.
Скверно, скверно, скверно.
«А всему виной, – неожиданно решил Апечко, ковыряя в
зубах, – Рейневан. Рейнмар из Белявы. И за это он заплатит. Но не так,
чтобы расшебуршить всю Силезию. Заплатит обычно, по-тихому, в темноте, ножом
под ребро. Когда – как это здорово угадал Хрипач – он тайно явится в лиготский
монастырь цистерцианок, под окно своей любовницы, Гельфрадовой Адели. Один удар
ножом, всплеск воды в цистерцианском пруду с карпами. И ша. Ни звука.
С другой стороны, от поручения Хрипача полностью
отмахиваться нельзя. Хотя бы потому, что Хрипач привык контролировать
выполнение своих приказов. Поручать их выполнение не одному человеку, а нескольким.
Так, что же делать, ядрена вошь?»
Апечко со звоном всадил нож в крышку стола, одним духом
опорожнил кружку. Поднял голову, встретил взгляд толстой экономки.
– Ну, чего вылупилась?
– Старый хозяин, – спокойно проговорила
экономка, – недавно еще привез отличное итальянское. Велеть принести, ваша
светлость?
– Само собой. – Апечко невольно улыбнулся,
почувствовав, как спокойствие женщины передается и ему. – Конечно,
прикажите нацедить, отведаем, что там дозрело в той Италии. Отправьте также
кого-нито в сторожевую, пусть мне немедля доставят такого парня, который хорошо
управляется с лошадью, да и чтоб голова была на плечах. Такого, который сумеет
послание доставить.
– Как прикажете, хозяин.
Подковы зацокали по мосту, выезжающий из Штерендорфа гонец
оглянулся, сделал ручкой невесте, машущей ему с вала беленькой косынкой. И
неожиданно уловил движение на освещенной луной стене сторожевой башни.
Шевелящуюся туманную тень. «Кой черт, – подумал он, – что там такое
лазит? Филин? Сова? Летучая мышь? А может…»
Гонец прошептал заклинание против сглаза, сплюнул в ров и
дал коню шпоры. Послание, которое он вез, было срочным. А хозяин, давший его,
строгим.
Он не видел, как большой стенолаз раскинул крылья и
беззвучно, словно дух, словно ночное видение, полетел над лесами на запад, в
сторону долины Видавы.
