– Знаете, господин фон Сагар, – нетерпеливо
перебил Буко, – никакая это для меня не новость. Обо всем-то вы слышали,
все видели, все умеете. Так, может, вместо того чтобы заниматься
воспоминаниями, продемонстрировали бы нам свое магическое искусство? Господин
Вольдан от боли стонет. Пашко Рымбаба кровью харкает, у всех кости ломит, так,
может, говорю, вместо того чтобы умничать, вы б какой-нибудь дряквы
[381]
нам наготовили? Для чего у вас в башне лаборатория? Только
чтобы дьявола призывать?
– Ты смотри, с кем говоришь! – взвизгнула Формоза,
но чародей жестом успокоил ее.
– Страждущим действительно надо облегчить
положение, – сказал он. – А вы, господин Рейнмар Хагенау, не
пожелаете ли помочь?
– Разумеется. – Рейневан тоже поднялся. –
Конечно же, господин фон Сагар.
Они вышли вдвоем.
– Два колдуна, – пробурчал вслед им Буко. –
Старый да младый. Чертово семя…
* * *
Лаборатория чародея располагалась на самом верхнем и
определенно самом холодном этаже башни, и если б не то, что уже опустилась
тьма, из окон наверняка был бы виден большой участок Клодской котловины. Как
оценил профессиональным глазом Рейневан, лаборатория была оборудована
по-современному. В противоположность магам и алхимикам старшего поколения,
обожавшим превращать свои мастерские в барахолки, заполненные всяческой
рухлядью, современные чародеи предпочитали лаборатории обустроенные и
оборудованные по-спартански – только самое необходимое. Кроме порядка и
эстетики, такой подход имел еще и то преимущество, что облегчал бегство.
Чувствуя опасность со стороны Инквизиции, современные алхимики сбегали из
лаборатории по принципу omnea теа тесит porto,
[382] не
сокрушаясь по поводу оставленного имущества. Маги традиционной школы до конца
защищали принадлежащие им чучела крокодилов, засушенных рыб-пил, гомункулюсы,
заспиртованных змей, безоары
[383]
и мандрагоры. И кончали жизнь
на костре.
Гуон фон Сагар вытащил из сундука оплетенный соломой
кувшинчик, наполнил два кубка рубиновой жидкостью. Запахло медом и вишнями.
Это, несомненно, был кирштранк.
[384]
– Садись, – указал он на стул, – Рейнмар фон
Беляу. Выпьем. Делать нам нечего. Готовых камфарных мазей против ушибов у меня
в достатке, это, как ты понимаешь, лекарства, которые в Бодаке в большом ходу.
Лучше идет, пожалуй, только отвар, облегчающий похмелье. Я пригласил тебя,
потому что хотел поговорить.
Рейневан осмотрелся. Ему понравился алхимический
инструментарий Гуона, радующий глаз чистотой и порядком. Ему нравились реторты
и атанор,
[385]
нравились ровненько уставленные и снабженные
красивыми этикетками флакончики с фильтрами и эликсирами. Но больше всего его
восхитил подбор книг.
На пюпитре покоился, видимо, читаемый – Рейневан сразу
узнал, в Олесьнице у него был точно такой же, – экземпляр «Necronomicona»
Абдула Альхазреда. Рядом на столе разместились другие известные ему
чернокнижеские гримуары – «Grand Grimoire» и «Statuty» папы Гонория, «Clavicula
Solomonus», «Lbber Yog-Sothothis», «Lemegeton», а также «Picatrix», знанием
которого не так давно похвалялся Шарлей. Были и другие знакомые ему медицинские
и философские трактаты: «Ars Parva» Галена, «Canon Medicinae» Авиценны, «Liber
medicinalis ad Almansarum» Раза, «Ekrabaddin» Сабура бен Саала, «Anathomia»
Мондина да Луцци, «Zohar» каббалистов, «De principiis» Оригена, «Исповедь»
святого Августина, «Summa…» Фомы Аквинского.
Были тут, разумеется, Opera Magna
[386]
алхимических знаний: «Liber ucis М ercuriorum» Раймунда Луллия, «The mirrour of
alchimie» Роджера Бэкона, «Heptameron» Петра ди Абано, «Le livre des figures
hiérogliphiques» Николя Фламеля, «Azoth» Василия Валентина, «Liber de
secretis naturae» Арнольда де Вильяновы. Были и истинные раритеты: «Grimoriun
verum», «De vermis misteriis», «Theosophia Pneumatica», «Liber Lunae» и даже
пресловутый «Черный Дракон».
– Я горжусь тем, – он отпил немного
кирштранка, – что побеседовать со мной пожелал сам знаменитый Гуон фон
Сагар, которого я ожидал бы встретить где угодно, но не…
– Но не в замке раубриттеров, – докончил
Гуон. – Что ж – рука судьбы. На которую я, впрочем, отнюдь не в обиде. У
меня здесь есть все, что я люблю. Тишина, покой, безлюдье. Инквизиция,
вероятно, обо мне уже забыла, забыл, надо думать, также преподобный Гунтер фон
Шварцбург, архиепископ магдебургский, некогда страшно на меня взъевшийся,
твердо решивший расплатиться со мной костром за то, что я избавил страну от
саранчи. Здесь у меня, как видишь, лаборатория, я немного экспериментирую,
немного пишу… Порой, чтобы глотнуть свежего воздуха и отдохнуть, выезжаю с Буко
на разбойничий промысел. В общем…
Чародей тяжело вздохнул.
– В общем, жить можно. Только вот…
Рейневан вежливо сдержал любопытство, но Гуон фон Сагар явно
был расположен откровенничать.
– Формоза, – поморщился он. – Что она такое,
сам видел: siccatum est faenum, cecidit flas,
[387] пятьдесят
пять годков стукнуло бабе, а она, вместо того чтобы слабеть, прихварывать да
готовиться сойти на тот свет, постоянно требует, кобыла старая, чтобы я ее
трахал; не переставая утром, вечером, днем, ночью и всякий раз самыми
изощренными способами. Желудок и почки, псямать, я себе афродизияками вконец
доконаю. Но приходится старуху ублажать. Не покажу себя в постели, потеряю ее
расположение, а тогда-то уж Буко меня отсюда выкинет…
Рейневан не комментировал и теперь. Чародей быстро глянул на
него.
– Буко Кроссиг пока что мне повинуется. Но
недооценивать его было бы глупо. Это, несомненно, хват, но в своих скверных
делишках порой бывает так предприимчив и хитер, что аж скулы сводит. Сейчас,
например, в афере с Биберштайнувной он, вот увидишь, чем-нибудь блеснет,
убежден. Поэтому я решил тебе помочь.
– Вы мне? Почему?
