Он крепко прижал девушку к груди, зная, что так надо, что
она ждет этого.
– Нет, Николетта, не знаю…
Он действительно не знал. Но предполагал. И предполагал
верно. И не очень удивился, когда тихое восклицание девушки показало ему, что у
них появились попутчики.
Ведьма слева, женщина в расцвете лет в чепце замужней дамы,
летела классически, на метле, движение воздуха развевало полы ее бараньего
кожушка. Подлетев немного ближе, она поприветствовала их, помахав рукой. Они,
правда, не сразу, ответили тем же, и ведьма в чепце ушла вперед.
Две летевшие справа девицы не поздоровались и, кажется,
вообще не заметили их, настолько были заняты собою. Обе очень молодые, с
распущенными косами, они сидели верхом на санном полозе и жадно и самозабвенно
целовались. При этом сидевшая впереди, казалось, свернет себе шею, чтобы
дотянуться губами до губ другой, сидевшей сзади. Другая же была целиком занята
грудями первой, извлеченными из-под расстегнутой сорочки.
Николетта кашлянула, кашлянула как-то странно, заелозила по
скамье, словно хотела отодвинуться. Почему она это делает, он понял по уровню
своего возбуждения, вызванного не только эротической картинкой. Во всяком
случае, не ею одною. Гуон фон Сагар говорил о побочных действиях специфика.
[400]
Рейневан помнил, что в Праге об этом говорили то же. Все
специалисты соглашались с тем, что втертая в тело летная мазь действует как
сильный афродизияк.
Небо неведомо когда заполнилось летящими ведьмами. Они уже
летели длинной вереницей или, точнее, клином, голова которого терялась где-то
меж светящимися облаками. Чародейки, bonae feminae
[401] – а в
клине было, оказывается, несколько чародеев и мужского пола, – летели,
оседлав самые разнообразные летные средства: тут были и классические метлы,
кочерги, скамейки, лопаты, мотыги, дышла, оглобли, жерди из изгородей и самые
обыкновенные, даже не ошкуренные шесты и палки. Впереди и позади летунов
следовали летучие мыши, нетопыри, совы, филины и тетки-вороны.
– Эй! Конфратр! Привет!
Он оглянулся. И, что было странно, не удивился.
На окликнувшей его была привычная ей ведьминская черная
шляпа, из-под которой выбивались ярко-рыжие волосы. Следом на манер шлейфа
летела шаль из грязно-зеленой шерсти. Рядом следовала знакомая вещунья, молодая
ведьмочка с лисьей физиономией. Позади них покачивалась на кочерге темнолицая
Ягна, не вполне, разумеется, трезвая.
Николетта громко кашлянула и оглянулась. Рейневан пожал
плечами, храня на лице невинное выражение. Рыжеволосая рассмеялась. Ягна
отрыгнула.
Была ночь осеннего равноденствия, у народа – Ночь Праздника
Веяния, волшебное начало сезона ветров, облегчающих отсеивание зерна. У
волшебниц же и Старших племен – Мабон, один из восьми шабашей года.
– Эй! – вдруг крикнула рыжеволосая. – Сестры!
Конфратры! Поиграем?
Рейневан был не в настроении играть, тем более что понятия
не имел, в чем эта игра состоит. Но скамья уже была явно частью стада и делала
все, что делали остальные.
Довольно многочисленная эскадра спикировала вниз, к
замеченному свету костра. Чуть не задевая за кроны деревьев, они промчались,
перекликаясь и переругиваясь, над полянкой, где у костра сидели несколько
человек. Рейневан видел, что люди смотрят вверх, и чуть ли не слышал их
возбужденные крики. Ногти Николетты снова впились ему в тело.
Рыжеволосая продемонстрировала цирковую ловкость,
опустилась, воя волчицей, так низко, что метлой подняла из костра фонтан пыли.
Затем все вертикально взмыли в небо, сопровождаемые криками сидящих у костра.
«Будь у них, – вздрогнул Рейневан, – самострел, кто знает, чем бы эта
затея кончилась».
Клин начал опускаться к горе, выглядывавшей из леса и лесом
же поросшей. Однако это явно не была Слёнза, вопреки предположениям Рейневана,
который думал, что целью полета была именно она. Для Слёнзы гора была
решительно маловата.
– Гороховая, – удивила его Николетта. – Это
Гороховая гора. Неподалеку от Франкенштейна.
На склонах горы горели костры, поверх деревьев вырывалось
белое смоляное пламя, красные пылающие угли подсвечивали плывущие по котловинам
колдовские испарения. Были слышны выкрики, пение, писк флейт и дудок, удары
тамбурина.
Николетта дрожала рядом с ним и скорее всего не только от
холода. В принципе он не очень-то удивлялся. У него тоже мурашки бегали по спине,
а сильно колотившееся сердце подступило к горлу. Он с трудом глотал слюну.
Рядом с ними приземлилось и слезло с метлы огненноглазое и
расчёхранное существо с морковного цвета волосами. Его лапы, длинные, как
жерди, украшали кривые когти шестидюймовой длины. Неподалеку шумели и старались
перекричать друг друга четверо гномов в шапочках в виде желудей. Походило на
то, что все четверо прилетели на большом весле. По другую сторону плелось,
волоча за собой пекарскую лопату, существо в чем-то, напоминающем вывороченный
мехом наружу кожух, впрочем, это вполне мог быть и естественный мех. Проходящая
мимо ведьма в снежно-белой и слишком уж вызывающе распахнутой одежке окинула их
неприязненным взглядом.
Вначале, еще во время полета, Рейневан собирался сбежать сразу
же после посадки и как можно скорее уйти, спуститься с горы, исчезнуть. Не
получилось. Они опустились с группой, в коллективе, и коллектив понес их, как
речной поток. Каждое не соответствующее общему движение, любой шаг в ином
направлении бросался бы в глаза, был бы замечен, вызвал бы подозрение. И он
решил, что лучше подозрений не вызывать.
– Алькасин, – Николетта прильнула к нему,
вероятно, почувствовала, о чем он думает, – ты знаешь такую поговорку: из
огня, да в полымя?
– Не бойся, – с трудом проговорил он. – Не
бойся, Николетта. Я не допущу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Я
выведу тебя отсюда. И наверняка не покину.
– Я знаю, – сразу же ответила она и проговорила
это так доверчиво, так тепло, что он тут же набрался храбрости и уверенности в
себе – свойства, которые, честно говоря, чуть было совсем не растерял. Он
поднял голову, по-светски предложил девушке руку. И осмотрелся. С уверенной
миной. И даже немного надменно.
Их обогнала пахнущая влажной корой гамадриада, за ней шел
поклонившийся им карлик с торчащими из-под верхней губы зубами и выглядывающим
из-под коротковатой камзельки голым животом, блестящим, как арбуз. Похожего
Рейневан когда-то уже видел. На вонвольницком кладбище, в ночь после похорон
Петерлина.
