К ним присоединились новые конники, которыми командовал усач
в cuir-boulli[476] и кольчужном капюшоне.
– Там, – усач указал на церковь, – двери в
притвор уже почти совсем вырублены! А было бы, что взять! Брат Бразда! Еще три
пачежа, и конец!
– Еще два пачежа, – названный Браздой закопченный
указал на городские стены, – и они поймут наконец, сколько нас тут в
действительности. Тогда выйдут, и нам конец. По коням, брат Вельк!
Они рванули галопом, разбрызгивая грязь и тающий снег.
Рейневан уже пришел в себя настолько, чтобы посчитать чехов, и у него
получилось, что на Франкенштейн напало два десятка. Он не знал, чему больше
удивляться – их браваде и наглости или размерам наделанных такой горсткой людей
разрушений: кроме построек госпициума и больничной мельницы, огонь пожирал
строения красильщиков на берегах Будзувки, горели также сараи у моста и овины
почти у самых Клодских ворот.
– До встречи! – Названный Бельком усач в cuir-boulli
повернулся, погрозил кулаком горожанам, столпившимся на стенах. – До
встречи, папистики! Мы еще вернемся!
Со стен ответили стрельбой и криками. Крики были вполне
боевыми и очень храбрыми – горожане тоже успели пересчитать гуситов.
Они мчались во весь опор, не щадя лошадей. Хоть это и
выглядело полной глупостью, но оказалось частью плана. Преодолев в сумасшедшем
темпе около полутора миль, они добрались до покрытых снегом Совиных гор, до
Серебряной горы, где в лесном распадке их поджидали пятеро молодых гуситов и
смена лошадей. Для бывших узников Башни шутов нашлась одежда и снаряжение. А
также немного времени – в частности, для беседы.
– Самсон! Как ты нас отыскал?
– Это было непросто. – Гигант подтянул
подпругу. – После ареста вы испарились, как сон. Я пробовал допытываться,
но впустую, со мной никто не хотел разговаривать. Непонятно почему. К счастью,
если они не хотели разговаривать со мной, то собственные разговоры не скрывали.
Мое присутствие их не смущало. По словам одних получалось, что вас забрали в
Свидницу, по другим – во Вроцлав. И тут мне встретился господин Тибальд Раабе,
знакомец из Кромолина. Понадобилось некоторое время, чтобы мы смогли
договориться. Он принимал меня, ха, за умственно недоразвитого. Придурка,
значит.
– Прекратите, господин Самсон, – немного
укоризненно проговорил голиард. – Это мы уже обсудили, зачем повторяться?
А то, что выглядите вы, прошу прощения, как…
– Все мы знаем, – холодно прервал Шарлей,
укорачивающий рядом стременной ремень, – как выглядит Самсон. Так что же
было дальше?
– Господин Тибальд Раабе, – глуповатый рот Самсона
искривила усмешка, – не вышел за пределы стереотипа. С одной стороны,
легкомысленно отказался от беседы, с другой – недооценил мой разум. Недооценил
настолько, что разговаривал при мне. С различными людьми и о разном. Я очень скоро
сообразил, кто такой Тибальд Раабе. И дал ему понять, что знаю. И сколько знаю.
– Так оно и было, молодой господин. – Голиард
смущенно покраснел. – Ох и натерпелся я тогда страху… Но все быстро…
выяснилось.
– Выяснилось, – спокойно прервал Самсон, – что
у господина Тибальда Раабе есть знакомства. Среди гуситов в Градце-Кралове.
Именно на них, как вы догадываетесь, он работал в качестве разведчика и
эмиссара.
– Какое совпадение. – Шарлей осклабился. – И
какой урожай на…
– Шарлей, – оборвал его Урбан Горн. – Не
углубляй тему… Ладно?
– Ну хорошо, хорошо. Продолжай, Самсон. Как ты узнал,
где нас искать?
– А это интересное дело. Несколько дней тому назад на
постоялом дворе под Броумовым подошел ко мне юноша. Немного странный. Он явно
знал, кто я такой. Увы, вначале он не мог сказать ничего, кроме, цитирую:
«Чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме – из темницы». Исаия.
Глава сорок вторая, стих седьмой.
– Исаия! – поразился Рейневан.
– Именно.
– Не в этом дело. Его так звали… Мы его так называли… И
он указал вам… Башню шутов?
– Не скажу, чтобы меня это очень удивило.
– И тогда, – проговорил, помолчав, Шарлей с
нажимом и многозначительно, – гуситы из Градца смелым налетом ворвались в
клодскую землю, аж до расположенного в шести милях от границы Франкенштейна,
подпалили пригороды, захватили госпициум божегробовцев и Башню шутов. И все
это, если я верно понял, только ради нас двоих. Меня и Рейневана. Ей-богу,
господин Тибальд Раабе, не знаю, как и благодарить.
– Причины, – кашлянул голиард, – сейчас
выяснятся. Наберитесь терпения, господин.
– Терпеливость не самое мое большое достояние.
– Значит, придется вам над этим достоянием немного
поработать, – холодно сказал чех по имени Бразда, командир отряда,
подъехавший и остановивший коня рядом с ними. – А почему мы вытащили вас –
вы узнаете в свое время. Не раньше.
Бразда, как и большинство чехов в отряде, носил на груди
вырезанную из красного сукна чашу. Но – лишь один из всех – он прикрепил
гуситский герб прямо на выполненный на вапенроке собственный родовой герб –
четыре острия на золотом поле.
– Я – Бразда из Клинштейна, из рода Роновицей, –
подтвердил он догадку. – А теперь – конец разговорам, дальше в путь! Время
подгоняет. А мы на вражеской территории!
– Факт, здесь опасно, – насмешливо согласился
Шарлей, – носить Чашу на груди.
– Наоборот, – возразил Бразда из
Клинштейна. – Такой знак хранит и защищает.
– Вы серьезно?
– При случае убедитесь.
Случай не заставил себя ждать.
На свежих лошадях отряд быстро преодолел Серебряный перевал,
за ним, в районе деревни Эберсдорф, они напоролись на отряд тяжеловооруженных
рыцарей и стрелков. В отряде было никак не меньше тридцати человек, и шел он
под красной хоругвью, украшенной бараньей головой, гербом Хаугвицей.
И действительно, Бразда из Клинштейна был абсолютно прав.
Хаугвиц и его люди выдержали только до того момента, когда поняли, с кем имеют
дело. Потом рыцари и арбалетчики развернули коней и умчались галопом, да еще
каким!
– Ну, что скажете? – повернулся Бразда к
Шарлею. – Касательно знака Чаши? Неплохо действует. Не правда ли?
Спорить было невозможно.
Они, не жалея коней, мчались галопом. Начавший падать снег
слепил глаза.
