Юный же господин Рейнмар, – продолжал Амброж, –
как мы слышали, истинное дает доказательство братской любви, вслед брату идучи,
как и он истинную веру признавая, по-деловому противодействуя римским ошибкам и
несправедливостям. Как каждый верующий и праведный человек, он становится на сторону
Чаши, а продажный Рим отвергает как диавола. Вам будет это зачтено. Впрочем,
вам это уже зачтено, Рейнмар и господин Шарлей. Когда мне брат Тибальд донес,
что вас прислужники ада в яме погребли, я ни минуты не колебался.
– Безграничная благодарность…
– Это вас следует благодарить, ибо с вашей помощью
деньги, за которые вроцлавский епископ, стервец и еретик, хотел смерть нашу
купить, послужат нашему доброму делу. Ведь вы изымете их из тайника и
передадите нам, истинным христианам? Э? Разве не так.
– Так… Деньги? Какие деньги?
Шарлей тихо вздохнул. Урбан Горн закашлялся. Тибальд Раабе
заперхал. Лицо Амброжа застыло.
– Дурня из меня строите?
Рейневан и Шарлей отрицательно покачали головами, а глаза их
выражали такую святую невинность, что жрец успокоился. Но только совсем
чуть-чуть.
– Значит, – процедил он, – следует понимать,
что не вы? Не вы огра… Не вы провели боевую операцию против сборщика податей?
Для нашего дела? Э, значит, не вы. Тогда кое-кто должен будет мне это
объяснить. Оправдать! Господин Раабе!
– Но я ж не говорил, – пробормотал голиард, –
что именно и наверняка они обработали колектора. Я говорил, что это возможно…
похоже на правду…
Амброж выпрямился. Глаза у него яростно вспыхнули, лицо в
местах не заслоненных бородой налилось кровью, словно зоб у индюка. Несколько
мгновений градецкий плебан больше смахивал не на Бога Отца, а на
Зевса-Громовержца. Все замерли в ожидании молнии. Однако жрец быстро
успокоился.
– Ты говорил, – процедил он наконец, – нечто
другое. Ох, обманул ты меня, брат Тибальд, ввел в заблуждение для того, чтобы я
послал конников на Франкенштейн. Ибо знал, что иначе я б их не послал!
– V nouzi, – тихо вставил Шарлей, – poznas&&
pr&&itele.
Амброж окинул его взглядом и ничего не сказал. Потом
повернулся к Рейневану и голиарду.
– Всех вас, друзья, – буркнул он, – надо бы
по одному отправить на муки, ибо вся афера с колектором и его деньгами, сдается
мне, здорово воняет. Вы все кажетесь мне, прошу прощения, пройдохами и врунами.
Да, конечно, я должен передать вас палачу. Всех троих.
Но, – жрец впился глазами в Рейневана, – но,
памятуя о Петре из Белявы, я так не поступлю. Что ж делать, примирюсь с утратой
епископских денег, видать, не были они мне предназначены. Прочь с глаз моих.
Идите отсюда ко всем чертям.
– Почтенный брат, – откашлялся Шарлей. – Если
позабыть о недоразумении… Мы рассчитывали…
– На что? – фыркнул в бороду Амброж. – На то,
что я позволю вам присоединиться к нам? Приму под свое крыло? Безопасно
доставлю на чешскую сторону, в Градец? Нет, пан Шарлей. Вы были под арестом у
Инквизиции. Каждого, кто там сидел, они могли перетянуть на свою сторону.
Короче говоря: вы можете оказаться шпионами.
– Вы нас оскорбляете.
– Уж лучше вас, чем собственный рассудок.
– Братья, – разрядил обстановку один из гуситских
командиров, симпатичный толстячок с внешностью сборщика пожертвований или
изготовителя ветчины. – Брат Амброж…
– В чем дело, брат Глушичка?
– Горожане принесли выкуп. Выходят, как было уговорено.
Сначала бабы с детьми.
– Брат Велек Храстицкий, – поднял руку
Амброж, – возьми конников и патрулируй вокруг города, чтобы никто не
ускользнул. Остальные – за мной. Все. Все, сказал я. Пану из Клинштейна поручаю
временно – присматривайте за нашими… гостями. Ну, вперед. Пошли!
Из ворот Радкова действительно выходила колонна людей, с опаской
втягивающихся в ощетинившуюся остриями шпалеру гуситов. Амброж со штабом
остановились неподалеку от колонны. Рассматривая очень внимательно, Рейневан
почувствовал, как у него волосы встают дыбом. В предчувствии чего-то страшного.
– Брат Амброж, – спросил Глушичка. – Прочтете
им проповедь?
– Кому? – пожал плечами жрец. – Этой немецкой
голытьбе? Они по-нашему не разумеют, а мне по-ихнему говорить не хочется,
потому что… Э-эй! Там! Там!
Его глаза хищно разгорелись по-орлиному, лицо вдруг застыло.
– Там, – рявкнул он, указывая пальцем. – Там.
Хватай!
Он указал на закутанную в епанчу женщину, несущую ребенка.
Ребенок вырывался и дико орал. Военные подскочили, растолкали толпу древками
гизарм, вытащили женщину, сорвали епанчу.
– Это не баба! Это переодетый в женское платье мужик!
Поп! Папист!
– Давай его сюда!
Выхваченный из толпы и брошенный на колени священник дрожал
от страха и упорно опускал голову. Глядеть в лицо Амброжу его заставили силой.
Но и тогда он стискивал веки, а губы шевелились в беззвучной молитве.
– Ну вот, гляньте. – Амброж уперся руками в
бока. – Какие любящие прихожанки. Ради того, чтобы уберечь своего попика,
не только вырядили его в бабские одежды, но еще и грудного младенца одолжили.
Какая самоотверженность! Ты кто таков, поп?
Священник еще крепче зажмурился.
– Это Миколай Мегерлейн, – сказал один из
сопровождавших гуситский штаб крестьян. – Плебан тутошней приходской
церкви.
Гуситы зашумели. Амброж побагровел, громко втянул воздух.
– Отец Мегерлейн… – протянул он. – Надо же,
какая удачная встреча. Мы мечтали о ней. Со времени последнего епископского
рейда на Трутновско. Мы многого обещали себе от такой встречи.
– Братья! – выпрямился он. – Взгляните! Вот
перед нами цепной пес вавилонской курвы! Преступное орудие в руках вроцлавского
епископа! Тот, кто преследовал истинную веру, выдавал добрых христиан на муки и
казнь! А под Визмбурком собственноручно проливал кровь невинную! Бог отдал его
в наши руки! Нам поручил покарать зло и несправедливость!
