Плечи креста оканчивались каменными клеверинками. Рядом с
крестом стояли две телеги, не боевые, а обычные, для перевозки грузов. Одна, с
совершенно поломанным обручем, сильно накренилась, опершись на ступицу колеса.
Четыре человека тщетно пытались приподнять телегу, чтобы два других могли снять
поломанное колесо и надеть запасное.
– Помогите! – крикнул один. – Братры!
– Разгрузите телегу, – крикнул в ответ
Галада. – Легче будет.
– Тут не только колесо, – тоже криком ответил
возница. – Дышло для пристяжной выломал, запрячь невозможно. Пусть
кто-нибудь поскачет вперед, завернет какую-нибудь упряжку. Перегрузим добро…
– Пропади оно пропадом, добро. Не видите, как метет.
Остаться хотите?
– Жаль добычи.
– А задницы своей не жаль? За нами могут гнаться…
Голос замер у Галады в глотке. Потому что в скверный, очень
скверный час он проговорил эти слова.
Захрапели лошади, из леса вышел отряд рыцарей в полном
вооружении. Их было около тридцати, в основном иоанниты.
Они ехали шагом, ровно, дисциплинированно, ни один конь не
выдвигал нос из строя.
С другой стороны тракта выехал из-за деревьев другой отряд,
тоже сильный. Под хоругвью с бараньей головой Хаугвицей. Заходя лавиной, рыцари
ловко отсекли Сироткам дорогу к бегству.
– Пробьемся! – крикнул один из молодых
конников. – Брат Олдржих! Пробьемся!
– Как? – прохрипел Галада. – Сквозь копья?
Понасажают нас, как цыплят. С коней! И промеж возов! Дешево шкуру не продадим!
Нельзя было терять ни минуты, окружающие их рыцари уже
подгоняли лошадей в галоп, иоанниты захлопывали забрала арметов, наклоняли
копья. Гуситы соскочили с лошадей, скрылись за телегами, некоторые даже залезли
под них. Те, которым укрытия не досталось, опустились на колени и натянули
арбалеты. Оказалось, что на телегах, кроме награбленных литургических сосудов,
явно по счастливой случайности везли оружие, в основном на древках. Чехи
мгновенно поделили между собой алебарды, партизаны и гизармы. Рейневану кто-то
сунул в руку спису с длинным и тонким, как шило, острием.
– Готовься! – крикнул Галада. – Идут!
– Влипли мы в бездонное говно. – Шарлей натянул и
зарядил арбалет. – А я столько ожидал от Венгрии. Какой, курва, у меня был
аппетит на настоящий bográcsgulyás!
[488]
– Бог и святой Ежи!
Иоанниты и Хаугвицы погнали лошадей в атаку. И с ревом
ринулись на телеги.
– Сейчас! – взвизгнул Галада. – Сейчас! Пли!
По ним!
Щелкнули тетивы, град болтов зазвенел по щитам и латам.
Рухнули несколько лошадей, свалились несколько наездников. Остальные мчались на
защитников. Длинные копья доставали цели. Треск ломающихся древков и крики тех,
в которых угодили копья, взмыл под небеса. Рейневана обдало кровью, он видел,
как совсем рядом один из возниц конвульсивно дергается, пробитый навылет, как с
другой стороны спешившийся конник Галады пытается вырвать из груди острие,
заметил, как третьего огромный рыцарь с багром Оппельнов на щите поднимает на
копье и, истекающего кровью, кидает на снег. Увидел, как Шарлей стреляет из
арбалета, с близкого расстояния всаживая болт в горло одному копейщику, как
другому Галада разрубает шлем и голову бердышом, как третий, поддетый крюками
двух гизарм, падет между возами и умирает, зарубленный и исколотый.
Ощерившаяся, вся в пене морда коня нависла над его головой, он увидел сверк
меча, не раздумывая ткнул списой, трехгранное острие пробило и во что-то
врезалось. Рейневан чуть не упал под напором, увидел, как иоаннит, в которого
он всадил спису, качается в седле. Он нажал на древко, иоаннит откинулся назад,
тонким голосом призывая святых. Но не упал, поддержанный высокой лукой седла.
Помог кто-то из Сироток, трахнув иоаннита алебардой, против такого удара луки
было мало, рыцаря прямо-таки снесло с седла. Почти в тот же момент чех получил
булавой по голове, удар вбил капалин по самый подбородок, из-под капалина
потекла кровь. Рейневан ткнул ударившего и, изрыгая ругательства, столкнул его
с седла. Рядом свалился с коня другой, застреленный Шарлеем. Третий,
зарубленный двуручным мечом, ткнулся лбом в гриву, заливая ее кровью. Вокруг
телег стало просторней. Латники отступили, с трудом сдерживая лошадей.
– Отлично! – рычал Олдржих Галада. – Отлично,
братры! Дали мы им!
Они стояли среди крови и трупов. Рейневан с ужасом отметил,
что в живых их осталось не больше пятнадцати, из которых на ногах мог держаться
разве что десяток. Большинство из тех, кто еще мог стоять, тоже истекали
кровью. Он понял, что живы они только потому, что копейщики мешали друг другу,
драться у возов могли не все. Впрочем, и эти заплатили за такую возможность
страшную цену. Возы окружало кольцо убитых людей и визжащих, покалеченных
лошадей.
– Готовься! – гаркнул Галада. – Сейчас ударят
снова…
– Шарлей?
– Жив.
– Самсон?
Гигант откашлялся, стер с бровей кровь, сочившуюся из раны
на лбу. Он был вооружен утыканной шипами булавой и щитом, который какой-то
доморощенный художник украсил изображением пламенеющей облатки и надписью:
BOŮH PAN NÁŠ.
[489]
– Готовься! Идут!
– Этого, – сквозь зубы проговорил Шарлей, –
нам уже не пережить.
– Lasciate ogni speranza,
[490] –
спокойно согласился Самсон. – Какое, однако, счастье, что я не взял с
собой того котенка.
Кто-то подал Рейневану гаковницу. Минутная передышка
позволила Сироткам забить пули. Рейневан уперся стволом в воз, зацепил крюк за
борт, приложил фитиль к запалу.
– Святой Еееееежи!
– Gott mil uns!
[491]
Грохот копыт известил об очередной атаке со всех сторон.
Загремели пищали и гаковницы, в образовавшееся облако дыма полетели болты из
арбалетов. А через мгновение в ход пошли длинные копья, брызнула кровь,
раздался сумасшедший рев пробитых остриями людей. Рейневана спас Самсон,
заслонив его щитом с облаткой и барашком. Через мгновение щит уберег от смерти
Шарлея. Гигант управлял огромным щитом одной рукой, как крупным диском, а
врезающиеся в него копья отражал так, словно это были стрелы из духовых трубок.
