Иоанниты и латники Хаугвица ворвались меж телег, рубили,
стоя в стременах, мечами и топорами, в крике и звоне, рвали буздыганами. Гуситы
умирали один за другим, огрызаясь как собаки, стреляя копейщикам прямо в лица
из арбалетов и рушниц, тыча и разрывая гизармами и алебардами, колотя булавами,
коля списами. Раненые заползали под возы и подрезали лошадям бабки, увеличивая
толкотню, хаос и толчею.
Галада заскочил на телегу, ударом бердыша скинул с седла
иоаннита, сам согнулся, получив острием. Рейневан схватил его, стащил. Двое
тяжеловооруженных нависли над ним, вздымая мечи. Жизнь им снова спас Самсон и
BŮG PÁN NÁŠ на огромном щите. Один из рыцарей,
судя по изображению, Зейдлиц, рухнул вместе с лошадью, которой перерезали
бабки. Другого, сидящего на сивом коне, Шарлей рубанул по голове упущенным
Галадой бердышом. Шлем лопнул, латник согнулся, захлебываясь кровью. В тот же
момент на Шарлея наскочили и повалили лошадью. Рейневан с размаху ткнул
наездника списой, острие увязло в пластине. Рейневан отпустил древко, развернулся,
сжался, латники были повсюду, вокруг хаос остроносых хундсгугелей, мелькание
крестов и гербов на щитах, ураган мелькающих мечей. Тайфун конских зубов и
копыт. «Башня шутов, – лихорадочно думал он, – это по-прежнему Narrenturm,
безумие и психоз. И сумасшествие. Narrenturm».
Он поскользнулся на крови. Упал. На Шарлея. У Шарлея в руках
был арбалет. Он взглянул на Рейневана, подмигнул и выстрелил. Вертикально
вверх. Прямо в живот вздымающегося над ними коня. Конь завизжал. А Рейневан
получил копытом по голове. «Это конец», – подумал он.
– Помоги нам, Господи! – услышал он как сквозь
вату, парализованный болью и слабостью. – Выручай! Выручай, Господи!
– Помощь, Рейнмар! – кричал, дергая его,
Шарлей. – Помощь! Живем!
Он приподнялся на четвереньки. Мир все еще плясал и плавал у
него в глазах. Но тот факт, что они жили, не заметить было невозможно. Он
заморгал.
С поля долетел крик и звон: иоанниты и латники Хаугвица
сражались с прибывшей подмогой, вооруженной, в полных пластинчатых латах. Бой
был недолгим – по тракту с запада уже мчалась галопом, ревя что есть силы в
легких, конница Бразды, за ней, вопя еще пронзительнее, мчалась гуситская
пехота с воздетыми цепами. Видя все это, иоанниты и люди Хаугвица развернули
коней и поодиночке и группами помчались к лесу. Помощь шла у них по пятам,
безжалостно рубя и кромсая, так что эхо неслось по холмам.
Рейневан сел. Ощупал голову и бока. Он был весь в крови, но,
похоже, чужой. Рядом, все еще ухватившись за павонж, сидел, опершись о воз,
Самсон Медок с окровавленной головой, густые капли ползли у него с уха на
плечо. Несколько гуситов поднимались с земли. Одного рвало. Один, держа зубами
конец ремня, пытался остановить кровь, хлещущую из культи руки.
– Живем, – повторил Шарлей. – Живем! Эй,
Галада, слы…
Он осекся. Галада не слышал. Галада уже не мог слышать.
К телегам подъехал Бразда из Клинштейна, латники из подмоги.
Все еще распаленные битвой, они тут же умолкали и затихали, когда под копытами
лошадей начинало чавкать кровавое месиво. Бразда оценил побоище, взглянул в остекленевшие
глаза Галады, ничего не сказал.
Командир латников из подмоги приглядывался к Рейневану, щуря
глаза. Было видно, что он пытается вспомнить. Рейневан узнал его сразу и не
только по розе на гербе – это был раубриттер из Кромолина, протектор Тибальда
Раабе, поляк Блажей Порай Якубовский.
Рыдавший рядом чех опустил голову на грудь и умер. В тишине.
– Удивительно, – сказал наконец Якубовский. –
Гляньте на этих троих. Они даже не очень поцарапаны. Вы просто холерные
счастливчики. Или какой-нибудь демон хранит вас.
Он их не узнал. Впрочем, ничего странного.
Хоть Рейневан и сам едва держался на ногах, он тут же
принялся перевязывать раненых. В это время гуситская пехота дорезала и
освобождала от доспехов и оружия иоаннитов и копейщиков Хаугвица. Убитых вытряхивали
из лат, уже началась перебранка, оружие, что получше и подороже, вырывали друг
у друга из рук, не обходилось и без кулаков.
Один из лежащих под телегой рыцарей, казалось, мертвый, как
и другие, неожиданно пошевелился, заскрипел латами, застонал из глубин шлема.
Рейневан подошел, опустился на колени, поднял хундсгугель. Они долго смотрели
друг другу в глаза.
– Ну, что же ты… – прохрипел рыцарь. – Добей
меня, еретик. Ты убил моего брата, так убей и меня. И пусть ад поглотит тебя…
– Вольфгер Стерча…
– Чтоб ты сдох, Рейневан Беляу.
Подошли два гусита с окровавленными ножами. Самсон встал и
преградил им дорогу, в глазах у него было что-то такое, что гуситы почли за
благо поскорее убраться.
– Добей меня, – повторил Вольфгер Стерча. –
Чертов помет. Ну, чего ждешь?
– Я не убивал Никласа, – сказал Рейневан. –
Ты прекрасно знаешь. Я все еще не выяснил, какую роль вы сыграли в убийстве
Петерлина. Но знай, Стерча, я сюда вернусь. И рассчитаюсь с виновными. Знай это
сам и передай другим. Рейнмар из Белявы вернется в Силезию. И потребует
расплатиться за все.
Лицо Вольфгера расслабилось, помягчело. Стерча разыгрывал из
себя храбреца, но только теперь понял, что у него есть шанс выжить. Несмотря на
это, он, не произнеся больше ни слова, отвернулся.
Возвращалась из погони и разведки конница. Подгоняемая
командирами пехота перестала обирать павших, сформировала маршевый строй.
Подошел Шарлей с тремя лошадьми.
– Отправляемся, – бросил он кратко. – Самсон,
ехать сможешь?
– Смогу.
Отправились они только через час. Оставив позади каменный
покаянный крест, один из многочисленных в Силезии памятников преступления и
запоздалого раскаяния. Теперь, кроме креста, развилок помечал курган, под
которым похоронили Олдржиха Галаду и двадцать четыре гусита – Сироток из Градца-Кралове.
На вершину Самсон воткнул павенже с огненной облаткой и чашей.
И надписью: BŮG PÁN NÁŠ.
Армия Амброжа шла на запад, к Броумову, оставляя за собой
широкую черную полосу вспаханной копытами и перемолотой башмаками грязи.
Рейневан повернулся в седле, взглянул.
– Я сюда вернусь, – сказал он.
– Этого я и опасался, – вздохнул Шарлей. –
Этого опасался, Рейневан. Именно этих слов. Самсон?
– Слушаю.
– Ты что-то бормочешь себе под нос, к тому же
по-итальянски. Значит, я полагаю, опять Данте Алигьери?
– Верно полагаешь.
