– Ты слишком скромен, – прервал рыцарь. – Я
свои возможности знаю, знаю, сколько времени могу выдержать в седле и доспехах.
Я, видишь ли, частенько путешествую ночью, с фонарем, без остановки. Во-первых,
это сокращает время, во-вторых, а вдруг в потемках кто-нибудь, не разобравшись,
зацепит… И развеселит… Но коли ты утверждаешь, что здесь места спокойные, то
зачем лошадей мучить, посидим у костра до рассвета, поболтаем… В конце концов,
это тоже развлечение, хотя, конечно, выпустить кишки из пары-другой
раубриттеров интереснее, но все же…
Огонь весело вспыхнул, осветил ночь. Зашипел и пустил
ароматы жир, капающий с колбас и кусков грудинки, которые оруженосец Войцех со
слугами поджаривали на прутиках. Войцех и слуги хранили молчание и соблюдали
соответствующую дистанцию, но во взглядах, которые они украдкой бросали на
Рейневана, проскальзывала благодарность. Видать, они вовсе не разделяли любовь
господина к ночным поездкам с фонарем.
Небо над лесом искрилось звездами. Ночь была холодной.
– Дааа, – Завиша обеими руками помассировал
живот, – помогло. Помогло лучше и скорее, чем обычно прописываемые молитвы
святому Эразму, патрону требухи. Что же это был за магический отвар, что за
волшебная мандрагора? И почему ты ее именно у пастуха искал?
– После святого Яна, – пояснил Рейневан, довольный
тем, что может показать свои знания, – пастухи собирают только им ведомые
травы. Их собирают в пучки и носят привязанными к иркавице, как пастухи
называют пастушью палку. Потом травы сушат в шалаше. И делают из них отвар,
которым…
– Поят скотину, – спокойно вставил сулимец. –
Значит, ты приравнял меня к раздувшейся корове. Ну, коли помогло…
– Не сердитесь, господин Завиша. Народная мудрость
беспредельна. Никто из великих медиков и алхимиков не пренебрегал ею, ни
Плиний, ни Гален, ни Страбон, ни ученые арабы, ни Герберт Орильякский, ни
Альберт Великий. Медицина многое взяла от народа, а от пастухов – особенно. Они
владеют колоссальным и неизмеримым знанием о травах и их лечебной силе. И о…
других силах.
– Действительно?
– Да, – подтвердил Рейневан, пододвигаясь ближе к
костру. – Вы не поверите, господин Завиша, какие силы таятся в пучке, в
той сухой соломе из пастушьего шалаша, за который никто и ломаного шелёнга бы
не дал. Взгляните: ромашка, кувшинка, вроде бы – ничего особенного, а если
приготовить настой, они творят чудеса. Или вот те, которые я вам дал: кошачья
лапка, борщевик, дягиль лекарственный. А вот эти, по-чешски «споричек» и
«семикраска». Мало какой медик знает, насколько они полезны. А вываром из тех,
что зовутся «якубки», пастухи для защиты от волков обрызгивают овец в мае, на
день святых Филиппа и Якуба. Хотите верьте, хотите – нет, но обрызганных овец
волк не тронет. Это вот – ягоды святого Венделина, а это – травка святого
Лингарта, оба святых, как вы, конечно, знаете, втроем с Мартином
покровительствуют пастухам. Когда даешь эти травы животным, надо призывать
именно этих святых.
– То, что ты бормотал над котелком, не было о святых.
– Не было, – признался, откашлявшись,
Рейневан. – Я же вам говорил: народная мудрость…
– Очень уж эта мудрость костром попахивает, –
серьезно сказал сулимец. – На твоем месте я б посмотрел, кого лечу. С кем
болтаю. И в чьем присутствии ссылаюсь на Герберта Орильяка. Остерегался бы,
Рейнмар.
– Я остерегаюсь.
– А я, – проговорил оруженосец Войцех, –
думаю, ежели чары существуют, то лучше их знать, чем не знать. Я думаю…
Он замолчал, видя грозный взгляд Завиши.
– А я думаю, – резко сказал рыцарь из
Гарбова, – что все зло этого мира идет от мышления. Когда думать начинают
люди, совершенно не способные к этому.
Войцех еще ниже наклонился к сбруе, которую чинил и смазывал
салом. Рейневан, прежде чем что-либо сказать, переждал несколько минут.
– Господин Завиша?
– А?
– В корчме, в споре с тем доминиканцем, вы не таились…
Ну… Вроде как бы… Вроде вы за чешских гуситов. Во всяком случае, больше за, чем
против.
– А у тебя что – мышление и ересь на одной полке лежат?
– Ну, в общем, – признался, помолчав,
Рейневан. – Но еще больше меня удивляет…
– Что тебя удивляет?
– Как все было… Как все было у Немецкого Брода в
двадцать втором году? Когда вы в чешский плен попали. Тут всякие легенды
кружат…
– И какие же?
– А такие, что вас гуситы схватили, так как бежать вам
не позволяла рыцарская честь, а бороться не могли, потому что были послом.
– Что, так прямо и говорят?
– И еще… Что король Сигизмунд бросил вас в тяжкую
минуту. А сам позорно бежал.
Завиша долго молчал. Наконец проговорил:
– А ты хотел бы знать правильную версию, так?
– Если, – неуверенно ответил Рейневан, – вам
это не в тягость…
– С чего бы? За приятной беседой время летит быстрее.
Так почему ж не поболтать?
Вопреки сказанному рыцарь из Гарбова снова долго молчал,
поигрывая пустой кружкой. Рейневан подумал было, что Завиша ждет его новых
вопросов, но задавать их не спешил. И, как оказалось, правильно сделал.
– Начать, – заговорил Завиша, – надобно,
кажется мне, с того, что король Владислав послал меня к римскому императору с
достаточно деликатной миссией… Речь шла о марьяже с королевой Эвфемией,
племянницей Сигизмунда, вдовой чешского Вацлава. Как ныне известно, из этого
ничего не получилось, Ягелло предпочел Сонку Гольшанскую. Но тогда это еще не
было известно. Король Владислав поручил мне обговорить с Люксембуржцем все, что
надо, в основном приданое. Ну, я и поехал. Но не в Пожонь
[70] и
не в Буду, а на Мораву, откуда Зигмунт в то время двинулся на своих непослушных
подданных с очередным крестовым походом с твердым намерением взять Прагу и
окончательно извести в Чехии гуситскую ересь.
