– За любовь.
– Ха! Я сразу так и подумала. Видишь вон тот ряд темных
деревьев? Там течет Стобрава. Поезжай туда что есть духу и заберись в топи на
левом берегу. А я отведу их от тебя. Давай плащ.
– Да вы что. Госпожа… Как же так…
– Давай плащ, говорю! Ты ездишь хорошо, но я – лучше.
Ах, какое приключение! Ах, ну будет, о чем рассказать. Эльжбета и Анка
свихнутся от зависти!
– Госпожа… – пробормотал Рейневан. – Я не
могу… Что будет, если вас схватят?
– Они? Меня? – фыркнула она, щуря голубые, как
бирюза, глаза. – Да ты никак шутишь?
Ее кобыла, по стечению обстоятельств тоже сивая, дернула
изящно мордой, снова заплясала. Рейневану пришлось признать правоту странной
девушки. Ее благородных кровей – сразу видно – верховая лошадь стоила гораздо
больше, чем сапфировая брошь на шапочке.
– Это сумасшествие, – сказал он, кидая ей
плащ. – Но благодарю. И в долгу не останусь…
От основания холма донеслись крики погони.
– Не трать впустую времени! – крикнула девушка,
покрывая голову капюшоном. – Дальше! Туда, к Стобраве!
– Госпожа… Твое имя… Скажи мне…
– Николетта. Мой Алькасин, преследуемый за любовь.
Быыы-вай!
Она послала кобылу в галоп, который скорее можно было
назвать полетом, чем галопом. В туче пыли бурей слетела со склона, показалась
преследователям и пошла по вересковью таким головокружительным галопом, что
укоры совести тут же перестали мучить Рейневана… Он понял, что светловолосая
амазонка не рисковала ничем. Тяжелые лошади Кирьелейсона, Сторка и остальных,
идущих под двухсотфунтовыми мужиками, не могли соперничать с сивой кобылой
чистых кровей, несущей к тому же всего лишь легкую девушку и легкое седло. И
действительно, амазонка не позволила себя догнать и очень быстро скрылась из
глаз за холмом. Однако преследователи решительно и неумолимо шли у нее по
пятам.
«Они могут просто утомить ее, – со страхом подумал
Рейневан. – Ее и ее кобылу. Но, – успокаивал он совесть, – у нее
наверняка где-то поблизости свита. На такой лошади, так одетая – это ж ясно,
девушка высокородная, а такие в одиночку не ездят», – думал он, мчась
галопом в указанном направлении.
«Конечно. И конечно, – подумал он, захлебываясь
воздухом от скорости, – ее зовут вовсе не Николеттой. Посмеялась надо
мной, бедным Алькасином».
* * *
Скрытый в ольховых топях вдоль Стобравы Рейневан облегченно
вздохнул, да что там, даже вроде бы возгордился. Ни дать ни взять – Роланд или
Огер, обманувший преследующие его орды мавров. Однако гордость и хорошее
самочувствие оставили его, когда с ним случилось то, что, если верить балладам,
не случалось ни с Роландом, ни с Огером, ни с Астольфом, ни с Ренальтом из
Мантальбана или Раулем из Гамбурга.
Все вышло совершенно просто и прозаично: у него захромал
конь.
Рейневан слез сразу же, как только почувствовал неверный,
ломкий ритм шага сивки. Осмотрел ногу и подкову, но ничего не смог установить и
тем более предпринять. Мог только идти, ведя прихрамывающее животное за узду.
«Прекрасно, – думал он при этом. – От среды до пятницы одного коня
загнал, другого охроматил. Куда уж лучше. Недурной результат».
Вдобавок ко всему с высокого берега Стобравы неожиданно
донеслись посвисты, ржание, ругань, выкрикиваемая знакомым голосом Кунца Аулока
по прозвищу Кирьелейсон. Рейневан затянул коня в самые плотные кусты, схватил
за ноздри, чтобы тот не заржал. Крики и ругань затихли в отдалении.
«Догнали девушку, – подумал он, и сердце у него упало в
самый низ живота от страха и укоров совести. – Догнали».
«Ничего подобного. Не догнали, – успокаивал
рассудок. – Возможно, самое большее – настигли ее свиту и тут поняли свою
ошибку. Николетта провела их и высмеяла, оказавшись в безопасности среди своих
рыцарей и слуг. Значит, они вернулись, выслеживают. Охотнички!»
Ночь он просидел в чащобе, клацая зубами и отмахиваясь от
комаров. Не сомкнул глаз. А может, сомкнул, но совсем ненадолго. Вероятно, все
же уснул и видел сны, потому что иначе как бы мог увидеть служанку из трактира,
ничем не приметную, ничем не примечательную, ту – с колечком калужницы на
пальце? Как иначе, если не сонным видением, она могла к нему прийти?
«Нас уже так мало осталось, – сказала она. – Так
мало. Не дай себя схватить, не дай поймать. Что не оставляет следа? Птица в
воздухе, рыба в воде».
Птица в воздухе, рыба в воде.
Он хотел ее спросить, кто она, откуда знает магические
навензы, чем – ведь не порохом же – вызвала взрыв в печи. Хотел спросить ее о
многом.
Не успел. Проснулся.
Еще до рассвета Рейневан тронулся в путь. Направился вниз по
течению реки. Шел, возможно, около часа, держась высоких лиственных лесов,
когда внизу под ним неожиданно растянулась широкая река. Такая широкая, какая
только одна на всю Силезию.
Одра.
По Одре шел под парусом против течения небольшой баркас. Шел
грациозно, словно хохлатая поганка, ловко плывущая краешком светлой мелизны.
Рейневан жадно вглядывался.
«Какие ж вы ловчие, – подумал он, видя, как ветер
вздувает парус баркаса, а перед носом вспенивается вода. – Какие ж из вас
охотники? А? Господин Кирьелейсон et consortes?
[90] Небось
думаете, поймали меня, обложили? Погодите, я вам выкину номер. Вырвусь,
выберусь из расставленного капкана так лихо, так ловко, что вы скорее дьявола
проглотите, чем снова отыщете мой след. Потому что придется вам тот след искать
под Вроцлавом.
Птица в воздухе, рыба в воде…»
Он потянул сивку в сторону ведущей к Одре наезженной дороги.
Однако для верности пошел не по ней, а держался лозняка и ив, полагая, что
дорога непременно приведет к речной пристани. И не ошибся.
Уже издали услышал возбужденные голоса на пристани,
раздраженные неизвестно то ли от ругани, то ли в запале купли-продажи и
торговых переговоров. Однако легко можно было узнать: говорили по-польски.
