Расскажу я вам, если на то будет ваше желание, о том
времени, тех людях, которые жили в те времена, и о тех, которые жили, но людьми
вовсе не были. Расскажу о том, как и те, и другие боролись с тем, что им то
время принесло. С судьбой и с самими собою.
Начинается эта история мило и приятно, туманно и чувственно,
радостно и трогательно. Но пусть это вас, любезные господа, не обманывает…
Пусть не обманывает.
Глава 1
в которой читатель имеет возможность познакомиться с
Рейнмаром из Белявы, именуемым Рейневаном, причем сразу со всех его наилучших
сторон, включая беглое знание ars amandi,
[14] секреты конной
езды, тайны Ветхого Завета, не обязательно именно в такой последовательности.
Глава повествует также о Бургундии, как в узком, так и в широком смысле
В раскрытое окно комнаты на фоне темного еще после недавней
бури неба виднелись три башни: ратуши, самой близкой, чуть подальше – стройной,
горящей на солнце новенькой красной черепицей колокольни Святого Иоанна
Богослова, а за ней широкого округлого донжона княжеского замка. Вокруг
церковной колокольни вились ласточки, напуганные недавним колокольным звоном. И
хотя колокола довольно давно отзвенели, перенасыщенный озоном воздух все еще,
казалось, продолжал вибрировать.
Совсем недавно звонили колокола церквей Пресвятой Девы Марии
и Тела Господня – однако эти колокольни не были видны из окна комнатки на
мансарде деревянного дома, будто ласточкино гнездо прилепившегося к комплексу
августинского приюта и монастыря.
Был час сексты.
[15]
Монахи завели «Deus in
adiutorium».
[16]
А Рейнмар из Белявы, которого друзья называли
Рейневаном, поцеловал вспотевшую ключичку Адели фон Стерча, высвободился из ее
объятий и, тяжело дыша, пристроился рядышком на постели, горячей от любви.
Из-за стены, со стороны Монастырской улицы, доносились
крики, громыхание телег, глухой гул пустых бочек, певучий звон оловянной и
медной посуды. Была среда, базарный день, как обычно, привлекающий в Олесьницу
множество торговцев и покупателей.
Memento, salutis Auctor
quod nostri quondam corporis,
ex illibata virgine
nascendo, formam sumpseris,
Maria mater gratiae,
mater misericordiae,
tu nos ab hoste protege,
et hora mortis suscipe…
[17]
«Уже распевают гимн, – подумал Рейневан, расслабленно
обнимая родившуюся в далекой Бургундии Адель, жену рыцаря Гельфрада фон
Стерчи. – Уже гимн. Прямо не верится, до чего быстро пролетают мгновения счастья.
Так хочется, чтобы они длились вечно. Ан нет – проносятся, словно сон…»
– Рейневан… Mon amour
[18]… Мой
божественный мальчик… – Адель хищно и ненасытно прервала его дремотные
мысли. Она тоже ощущала преходящесть времени, но явно не хотела транжирить его
на философские размышления.
Адель была совершенно, полностью, ну то есть абсолютно
голой.
«Что город, то норов, что деревня, то обычай, – думал в
это время Рейневан. – Как же интересно познавать мир и людей. Женщины из Силезии
и немки, к примеру, стоит дойти до главного, позволяют подтянуть их рубашку не
выше пупка. Польки и чешки поднимают сами, к тому же охотно, выше грудей, но ни
за что не снимут совсем. А вот бургундки, ну, эти мгновенно сбрасывают все,
видать, их горячая кровь во время любовного упоения не терпит на коже ни
лоскутка. Ах, какая прелесть – познавать мир! Нет, похоже, Бургундия
распрекрасная страна. Роскошным должен быть тамошний ландшафт. Высокие горы…
Крутые холмы… Долины…»
– Ах, аааах, mon amour,– стонала Адель фон Стерча,
прижимаясь к рукам Рейневана всем своим бургундским ландшафтом.
Рейневану, кстати, было двадцать три года, и с миром он
ознакомился, вообще-то говоря, не очень широко. Знал с полдюжины чешек, еще
меньше силезок и немок, одну польку, одну цыганку – что же до прочих
народностей, то лишь один раз… получил отказ от венгерки. Так что его
эротические экспериенции
[19]
никоим образом нельзя было отнести
к разряду обширных, более того, откровенно говоря, они были достаточно мизерны
как количественно, так и качественно. Тем не менее он ими гордился и даже порой
задирал нос. Рейневан, как каждый переполненный тестостероном юноша, считал
себя крупным соблазнителем и знатоком любовных дел, от которого у прекрасной
половины человечества нет никаких тайн. Однако истина состояла в том, что за
одиннадцать встреч с Аделью фон Стерча Рейневан узнал об ars amandi больше,
нежели за все трехлетнее пребывание в Праге. Однако так и не усек, что именно
Адель учит его. Он был убежден, что тут все дело в его старомодных талантах.
Ad te levavi oculos meos
qui habitas in caelis
Ecce sicut oculi servorum
ad manum dominorum suorum.
Sicut oculi ancillae in manibus dominae suae
ita oculi nostri ad Dominum Deum nostrum,
Doneс misereatur nostri
Miserere nostri Domine…
Адель ухватила Рейневана за шею и потянула на себя.
Рейневан, схватившись за то, за что следовало, любил ее. Любил крепко и
самозабвенно и – словно этого было мало – шептал ей на ушко заверения в любви.
Он был счастлив. Очень счастлив.
Переполнявшим его сейчас счастьем Рейневан был обязан – не
напрямую, конечно, – святым угодникам. А дело было так.
