Так они и ехали, подремывали, беседовали, останавливались,
беседовали, подремывали. Немного перекусили. Опорожнили кувшинчик горилки,
который вытащил из сапета
[98]
плебан Гранчишек. Потом второй,
который извлек из-под шубы рабби Хирам.
Вскоре, сразу за Бжезьмежем, оказалось, что и плебан, и
рабби ехали в Стшелин с одной и той же целью – послушать навестившего город и
приход каноника вроцлавского капитула. Однако если плебан Гранчишек ехал, как
он выразился, «по вызову», чтобы не сказать на «выволочку», то рабби надеялся
лишь получить аудиенцию. Плебан считал, что у Хирама шансы были невелики.
– У преподобного каноника, – вещал он, – там
будет край непочатой работы. Множество дел, разборов, без счета приемов. Ибо
трудные у нас настали времена, ох трудные.
– Словно, – натянула вожжи Дорота Фабер, –
когда-нибудь были легкие.
– Я говорю о трудных временах для церкви, –
уточнил Гранчишек. – И для истинной веры. Поскольку распространяются,
заполняя все вокруг, плевелы ереси. Встречаешь человека, он пожелает тебе добра
во имя Господа Бога, а ты и не знаешь, не еретик ли он. Вы что-то сказали,
рабби?
– Возлюби ближнего своего, – пробормотал Хирам бен
Элиезер, неизвестно, не сквозь сон ли. – Пророк Илия может объявиться в
любом лице.
– Как же, – пренебрежительно махнул рукой плебан
Филипп. – Жидовская философия. А я говорю: бди и трудись, трудись и бди –
и молись. Ибо дрожит и качается Петров оплот. Расползаются кругом плевелы
ереси.
– Это, – Урбан Горн придержал коня, чтоб ехать
рядом с телегой, – вы уже говорили, патер.
– Ибо сие и есть истина. – Плебан Гранчишек, похоже,
совсем проснулся. – Сколь ни повторяй, правда. Ширится еретичество,
плодится вероотступничество. Словно после дождя вырастают ложные пророки,
готовые своими лживыми учениями истощить Божий Завет. Воистину провидчески
писал апостол Павел во втором послании Тимофею: «Ибо будет время, когда
здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе
учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к
басням».
[99]
И будут твердить, помилуй Иисусе Христе, что во
имя истины творят то, что творят.
– Все на этом свете, – заметил как бы мимоходом
Урбан Горн, – творится под лозунгом борьбы за правду. И хоть обычно совсем
о разных правдах идет речь, выигрывает на этом только одна – истинная.
– Еретически прозвучало, – собрал лоб в складки
плебан, – то, что вы рекли. Мне, дозвольте вам сказать, больше – в смысле
правды – по пути с тем, что магистр Иоганн Нидер в своем Formicarius' е
написал. А сравнил он еретиков с теми в Индии живущими муравьями, кои без
передышки выбирают из песка крупицы золота и в муравейник относят, хотя никакой
выгоды от этого золота не имеют, ибо и не съедят, и себе не урвут. Точно так
же, пишет в «Формикариусе» магистр Нидер, поступают и еретики, кои в Священном
Писании копаются и зерна истины в нем ищут, хотя и сами не знают, что с этой
истиной делать.
– Очень даже красиво, – вздохнула Дорота Фабер,
подгоняя мерина. – Ну, о тех муравьях, значит. Ох, говорю, когда я такого
мудреца слушаю, у меня аж ниже пупка сосать начинает.
Плебан не обратил внимания ни на нее, ни на ее пупок.
– Катары, – продолжал он, – иначе –
альбигойцы, кои руку, стремившуюся их в лоно Церкви возворотить, яко волки
кусали. Вальденсы и лолларды, осмеливающиеся оскорблять Церковь и Святого Отца,
а литургию собачьей брехней называть. Мерзкие отступники богомилы и им подобные
павликиане, алексиане и патрипассиане, отваживающиеся отрицать Святую Троицу,
«братья» ломбардские, всякое отребье и разбойники, у которых на совести не один
священник. Им подобные дульчинисты, сторонники Фра Дольчина. Item разные другие
отступники: присциллиане, петробрузиане, арнольдисты, сперонисты, пассанисты,
мессальяне, апостольские братья, пасторелы, патарены и аморикане. Попликане и
турлупиане, отрицающие divinitatem
[100]
Христа и отвергающие
святыни, а поклоняющиеся дьяволу. Люциферане, название которых явно говорит, во
имя кого они творят свои мерзопакостности. Ну и само собой, гуситы, противники
веры, Церкви и папы…
– А что всего смешней, – вставил с улыбкой Урбан
Горн, – все вами перечисленные «ане» и «исты» себя-то считают правыми, а
других именуют врагами веры. Что касается папы, то все же признайте, уважаемый
патер, что порой трудно бывает из многих выбрать истинного. А что до Церкви, то
все в один голос вопят о необходимости реформы, in capite et in membris.
[101]
Вас это не заставляет задуматься, преподобный?
– Не очень-то я понимаю слова ваши, – признался
Филипп Гранчишек. – Но если вы хотите сказать, что в лоне самой Церкви
взрастает ересь, то вы правы. Весьма близки к тому греху, который в вере
бродит, в спеси своей с набожностью перебарщивают. Corruptio optimi pessima.
[102]
Взять хотя бы казус всем известных бичовников или
флагеллантов. Уже в 1349 папа Климентий VI провозгласил их еретиками, проклял и
повелел карать, но разве это помогло?
– Ничуть не помогло, – бросил Горн. – Они
по-прежнему бродили по всей Германии, развлекая мужиков, поскольку девок среди
них было немерено, а те занимались самобичеванием, обнажившись до пояса и
выставив напоказ сиськи. Порой очень даже ладные сиськи, я-то знаю, что говорю,
поскольку видел их походы в Бамберге, в Госларе и в Фюрстенвальде. Ох и здорово
же подпрыгивали у них эти сисечки, ох подпрыгивали! Последний собор снова их
осудил, но это пустое дело. Вспыхнет какая-нибудь зараза или другая беда, и они
снова возьмутся за свои бичевальные представления. Им это просто нравится.
– Один ученый магистр в Праге, – включился в
диспут немного разморившийся Рейневан, – доказывал, что это болезнь. Что
некоторые женщины именно в том обретают благость, что нагими хлещут себя у всех
на глазах. Потому-то среди флагеллантов было и есть столько женщин.
– В нынешние времена я б не советовал ссылаться на
пражских магистров, – резко заметил плебан Филипп. – Однако надо
признать, что-то в этом есть. Братья Проповедники утверждают, что много зла
идет от телесного сладострастия, а сие в женщинах неугасимо.
– Женщин, – неожиданно проговорила Дорота
Фабер, – лучше оставьте в покое. Ибо и сами вы не без греха.