– Да будет он возблагодарен…
– Но я ничего не смогу сделать, – резко прервал
каноник, – если тебя поймают и укокошат. Ты понимаешь это, дурень набитый?
Ты должен раз и навсегда выбить у себя из головы мысли о жене Гельфрада Стерчи,
забыть о тайных посещениях, письмах, посланцах, обо всем. Ты должен исчезнуть.
Выехать. Я рекомендую – в Венгрию. Сразу же, сейчас, не мешкая. Ты понял?
– Я бы хотел сначала заехать в Бальбинов… К брату…
– Категорически запрещаю, – обрезал Отто
Беесс. – Твои преследователи наверняка это предвидят. Как, впрочем, и
визит ко мне. Запомни: если уж убегают, то бегут, как волки. Никогда не идут по
тропинкам, по которым когда-либо ходили.
– Но брат… Петерлин… Если я и вправду должен уехать…
– Я сам через доверенных посланцев уведомлю Петерлина
обо всем. Тебе же туда ездить запрещаю. Ты понял, ненормальный? Тебе нельзя
ходить по дорожкам, которые знают твои враги. Нельзя появляться в местах, где
они могут тебя ожидать. А это значит, что ни в коем случае в Балбинове. И ни в
коем случае в Зембицах.
Рейневан громко вздохнул, а Отто Беесс громко выругался.
– Ты не знал, – процедил он. – Не знал, что
она в Зембицах. Это я выдал тебе, старый дурень. Ну что ж, слово не воробей… Но
это не имеет значения. Безразлично, где она находится. В Зембицах, в Риме, в
Константинополе или Египте. Безразлично. Ты не приблизишься к ней, сын мой.
– Не приближусь.
– Ты и сам знаешь, как сильно я хотел бы тебе верить.
Выслушай меня, Рейнмар, и выслушай внимательно. Получишь письмо, я сейчас
прикажу секретарю его написать. Не бойся, письмо будет составлено так, что
понять его сможет только адресат. Возьмешь письмо и поступишь как преследуемый
волк. Стежками, которыми никогда не ходил и на которых тебя искать не станут,
поедешь в Стшегом, в монастырь кармелитов. Отдашь мое письмо тамошнему приору.
Он познакомит тебя с неким человеком, которому, когда вы останетесь один на
один, скажешь: восемнадцатое июля, восемнадцатый год. Тогда он тебя спросит:
где? Ответишь: Вроцлав, Нове Място. Запомнил? Повтори…
– Восемнадцатое июля, восемнадцатый год. Вроцлав. Нове
Място. А зачем все это? Не понимаю.
– Если станет по-настоящему опасно, – спокойно
пояснил каноник, – я тебя спасти не смогу. Разве что постригу в монахи и
засажу к цистерцианцам под замок и за глухую стену, а этого, я полагаю, ты
предпочел бы избежать. Во всяком случае, в Венгрию я вывести тебя не смогу.
Тот, кого я рекомендую, сможет. Он обеспечит тебе безопасность, а когда
понадобится, защитит. Это человек достаточно противоречивого характера, в
общении зачастую непреклонный, но придется терпеть, потому что в определенных
ситуациях он незаменим. Так что запомни: Стшегом, монастырь братьев ордена Beatissimae
Virginis Mariae de Monte Carmeli, вне городских стен, на дороге к Свидницким
воротам. Запомнил?
– Да, преподобный отец…
– Отправляйся немедленно. В Стшелине тебя видели и без
того слишком много людей. Сейчас получишь письмо – и марш в дорогу.
Рейневан вздохнул. Ему совершенно искренне хотелось еще
немного поболтать с Урбаном Горном где-нибудь за кружкой пива. Он чувствовал к
Горну огромную эстиму и адмирацию,
[133]
на пару со своим псом
тот уравнивался в его глазах по меньшей мере с рыцарем Ивейном со Львом.
Рейневана так и подмывало сделать Горну некое предложение, достойное именно
рыцаря, – совместное освобождение некой оскорбленной девушки. Собирался он
также попрощаться с Доротой Фабер.
Однако нельзя было относиться легкомысленно к советам и приказам
таких людей, как каноник Отто Беесс.
– Отец Отто?
– Слушаю?
– Кто тот человек, что сидит у стшегомских кармелитов?
Отто Беесс некоторое время молчал, потом сказал:
– Тот, для которого нет ничего невозможного.
Глава 8
в которой вначале все идет прекрасно, а потом не очень
Рейневан был весел и счастлив. Его переполняла радость и все
вокруг приводило в восторг своей красотой. Прекрасна была долина Верхней Олавы,
врезающейся излучинами в зеленые холмы. Прелестно топал по бегущей вдоль реки
дороге приземистый гнедой жеребец, подарок каноника Отто Беесса. Прелестно пели
в ветвях дрозды, еще прелестнее – жаворонки на полях. Поддерживало роскошное
настроение гудение пчел, жуков и конских мух. Веющий со взгорий зефир приносил
упоительные ароматы – то жасмина, то черемухи. То навоза – кругом виднелись
людские подворья.
Рейневан был весел и счастлив. И у него были на то причины.
Правда, несмотря на все усилия, ему не удалось ни
встретиться, ни попрощаться с недавними спутниками, и он сожалел об этом,
особенно сильно его огорчило таинственное исчезновение Урбана Горна. Однако
именно воспоминание о Горне подвигло его к действиям.
Кроме гнедого жеребчика с белой стрелкой на лбу, каноник
Отто дополнительно одарил его на дорогу кошельком, к тому же гораздо более внушительным,
чем кошель, полученный неделю назад от Конрада Кантнера. Взвешивая кошель в
руке и по весу прикидывая, что внутри находится никак не меньше тридцати
пражских грошей, Рейневан в очередной раз убеждался в том, что положение
духовного лица гораздо выше рыцарского.
Этот кошель изменил его судьбу.
Потому что в одной стшелинской корчме из тех многих, в
которых он побывал в поисках Горна, Рейневан столкнулся с фактотумом
[134]
каноника, отцом Филицианом, жадно выедающим из рынки
[135]
толстые кружки обжаренной колбасы и запивающим жир тяжелым
местным пивом. Рейневан сразу же понял, что следует сделать, причем ему даже не
пришлось прилагать к тому особых усилий. Попик, увидев кошель, облизнулся, и
Рейневан вручил ему дар каноника без всякого сожаления. Не считая, сколько там
лежит денег. Конечно, он тут же получил необходимые сведения. Отец Филициан
сказал все, более того, был готов дополнительно выдать несколько секретов,
услышанных на исповеди, однако Рейневан вежливо отказался, поскольку имена
исповедовавшихся ни о чем ему не говорили, а их грехи и прегрешения не
интересовали его вообще.
Он выехал из Стшелина утром. Почти без шелёнга за душой. Но
веселый и счастливый.
