– Еще лучше, в смысле обучения, разумеется. У нас была
масса свободного времени, которое неизвестно было куда девать. Особенно если
тебе не нравился брат Барнаба. Брат Барнаба, цистерцианец, хоть красивый и
пухленький, как девочка, девочкой все же не был, и этот факт некоторым из нас
немного мешал.
– Пожалуйста, без подробностей. Что будем делать?
– По примеру сынов Эмона,
[163] –
Шарлей встал и потянулся, – садимся вдвоем на твоего гнедого Баярда. И
двигаемся на юг, к Свиднице. По бездорожью.
– Почему?
– Хотя мы и раздобыли три кошелька, нам по-прежнему не
хватает argentum et aurum. В Свиднице я найду на это антидотум.
[164]
– Я спрашиваю: почему по бездорожью?
– Свидницким трактом ты прибыл в Стшегом. Велика
вероятность столкнуться там нос к носу с твоими преследователями.
– Я оторвался от них. Уверен…
– Они тоже рассчитывают на эту уверенность, –
прервал демерит. – Из твоего рассказа следует, что тебя преследуют
профессионалы. От таких оторваться нелегко. В путь, Рейневан. Хорошо бы еще до
ночи оказаться подальше от Стшегома и господина фон Лаасана.
– Согласен. Хорошо бы.
Вечер застал их в лесу. Сумерки настигли около какого-то жилья,
дым ползал там по крышам хат и стелился по округе, смешиваясь с туманом,
поднимающимся с полей. Сначала они решили было заночевать под расположенным
неподалеку от халуп навесом, закопавшись в теплое сено, но их учуяли собаки и
так яростно облаяли, что пришлось отказаться от этой затеи. Уже почти вслепую
они отыскали на опушке леса полуразвалившийся пастушеский шалаш.
В лесу постоянно что-то шуршало, что-то похрапывало, что-то
попискивало и ворчало, во мраке то и дело вспыхивали бледные фонарики глаз.
Вероятнее всего, это были куницы или барсуки, но Рейневан для верности бросил в
костер остатки собранного на вонвольницком кладбище бореца, добавил набранной
под вечер заячьей капусты, не прекращая при этом бормотать себе под нос
заклинания. Однако в том, что это были соответствующие моменту заклинания, как
и в том, что он их как следует помнил, он полностью уверен не был.
Шарлей с любопытством посматривал на него, потом сказал:
– Продолжай. Рассказывай, Рейнмар.
О своих неприятностях Рейневан уже рассказал Шарлею во время
«исповеди» у кармелитов, тогда же в общих чертах изложил свои планы и
намерения. Тогда демерит не комментировал. Тем более неожиданной была его
реакция теперь, когда зашел разговор о деталях.
– Не хотелось бы, – сказал он, ковыряя веткой в
костерке, – чтобы столь приятное начало нашего знакомства подпортила
недосказанность и неискренность. Откровенно и без недомолвок скажу тебе,
Рейнмар: твой план стоит лишь того, чтобы его сунуть псу под хвост.
– Что?
– Псу под хвост, – повторил Шарлей, играя голосом,
как истинный проповедник. – Вот куда годится только что изложенный тобою
план. Ты – юноша толковый и образованный, поэтому не можешь этого не видеть. Не
можешь также рассчитывать на мое в нем участие.
– Я и каноник Отто Беесс выдернули тебя из-под
замка. – Рейневан так и кипел от ярости, однако сдержался. – И вовсе
не из особой к тебе любви, а только потому и только для того, чтобы ты –
именно! – участие принял. Ты демерит толковый и не мог этого не понять
там, в монастыре. И все же только теперь ты заявляешь, что участвовать не
станешь. Так и я скажу честно и откровенно: возвращайся в тюрьму к кармелитам.
– Я все еще в тюрьме у кармелитов. Во всяком случае –
официально. Но ты, похоже, этого не понимаешь.
– Почему же? Понимаю. – Рейневан вдруг вспомнил
беседу с кармелитским шафажем. – Прекрасно также понимаю, что тебе
необходимо искупить покаянием свои грехи, потому что после покаяния nullum
crimen тебе возвращаются милости и привилегии. Но понимаю я и то, что каноник
Отто держит тебя в руках. Ибо стоит ему только объявить, что ты сбежал от
кармелитов, и ты будешь изгнанником до конца жизни. Не сможешь вернуться к
своему ордену и теплому монастырчику. Кстати, что это за орден и что за
монастырчик? Можно узнать?
– Нельзя. По сути дела, дорогой Рейнмар, ты верно понял
ситуацию. Действительно, от демеритов меня выпустили как бы неофициально,
покаяние мое все еще продолжается. Правда и то, что благодаря канонику Беессу
оно продолжается не в тюрьме, а на свободе, за что хвала канонику, ибо я
свободу люблю. Однако зачем бы благочестивому канонику отбирать у меня то, что
он дал? Ведь я делаю то, что он мне велел.
Рейневан раскрыл рот, но Шарлей не дал ему заговорить.
– Твой рассказ о любви и преступлении, хоть и увлекает
и вполне достоин пера Кретьена де Труа, меня тем не менее захватить не смог. Ты
не убедил меня, парень, в том, что каноник Отто Беесс предназначил мне роль
твоего помощника по спасению попавших в затруднительное положение невинных
девиц и сообщника в осуществлении кровной мести. Я каноника знаю. Он человек
умный. И направил он тебя ко мне, чтобы я тебя спас, а не для того, чтобы оба
мы лишились голов под топором палача. Поэтому я исполню то, чего ожидает от
меня каноник, спасу тебя от погони. И безопасно выведу в Венгрию.
– Я не уйду из Силезии без Адели. И не отомстив за
брата. Я не скрываю, что мне не помешала бы помощь и что я рассчитываю на нее.
На тебя. Но если нет – что делать. Управлюсь сам. А ты волен поступать как
хочешь. Поезжай в Венгрию, в Русь, в Палестину, куда твоя душа желает.
Пользуйся столь любезной тебе свободой.
– Благодарю за совет, – холодно ответил
Шарлей. – Но не воспользуюсь.
– Что ж так?
– Один ты, совершенно ясно, не управишься. Лишишься
головы. И тогда-то каноник припомнит о моей.
– Ха! Если тебе так уж дорога голова, то пойми: выбора
у меня нет.
Шарлей долго молчал. Однако Рейневан уже успел немного
узнать его и понимал, что это не конец.
