Шарлей выругался опять. Ягна рыгнула. Глаза рыжеволосой
расширились.
А Рейневан, не меняя позы, немножко приподнялся над землей.
Невысоко, самое большое на три-четыре пяди. И ненадолго. Но и этого было
достаточно.
Рыжеволосая подняла глиняный кувшинчик, солидно отхлебнула
из него раз, потом другой. Девочку не угостила. Ягна жадно протянула руку, но
рыжеволосая сразу же убрала кувшин из поля досягаемости когтистых пальцев. При
этом она не спускала с Рейневана светлых глаз с двумя черными точечками зрачков.
– Ну, ну. Кто бы мог подумать! Магики, самые настоящие
магики. Первый разряд. Толедо. Здесь. У меня. У простой ведьмы. Какая честь.
Подойдите, подойдите поближе. Не бойтесь. Надеюсь, вы не восприняли всерьез
шутку о ёдове и каннибализме. Э? Надеюсь, не приняли это за чистую монету?
– Нет-нет, что вы, как можно, – поспешно заверил
Шарлей, так спешно, что было ясно – лжет. Рыжеволосая фыркнула.
– Так чего же, – спросила она, – ищут в моем
бедном закутке господа чародеи? Чего желают? А может…
Она замолчала и рассмеялась.
– А может, господа чародеи просто-напросто заблудились?
Спутали дорогу? Пренебрегли магией из-за чисто мужского высокомерия? И теперь
то же самое высокомерие не позволяет господам чародеям признаться. Тем более –
перед женщинами?
Шарлей быстро взял себя в руки.
– Ваша проницательность, – он учтиво
поклонился, – под стать вашей красоте.
– Нет, гляньте только, сестренки, – сверкнула
глазами ведьма. – Какой светский попался кавалер, какими милыми изволит
потчевать комплиментами. Умеет сделать приятное женщине. Ну, прямо-таки
трубадур. Или епископ. Искренне жаль, что так редко… Ибо женщины и девушки,
надо сказать, довольно часто рискуют углубиться в глухомань и урочище, моя
репутация известна далеко за пределами этого яра, мало кто умеет удалить плод
так ловко, безопасно и безболезненно, как я. Но мужчины… Ну, эти заходят сюда
значительно реже… Значительно реже… А жаль, жаль…
Ягна гортанно засмеялась, девчонка шмыгнула носом. Шарлей
покраснел, но, вероятно, больше от веселья, чем от смущения. Тем временем
Рейневан тоже пришел в себя. Сумел вынюхать что надо во вздымающемся из
булькающего котелка паре и рассмотреть пучки трав. Высушенных и свежих.
– Красота и проницательность дам, – выпрямился он
немного чванливо, но сознавая, что сейчас блеснет, – под стать лишь их
скромности. Ибо я уверен, что сюда наведываются многочисленные посетители и не
только жаждущие медицинской помощи. Я вижу ясенец, а вон там не что иное, как
«колючий хлебец», то есть дурман, датура. А вот это тошнотка, там божебыт, вещие
травы. А здесь, извольте, черная белена, herba Apollinari, и морозник, он же
черемица, Helleborus, обо вызывающие вещие видения. А на ворожбу и пророчество
есть спрос, если не ошибаюсь?
Ягна рыгнула. Девчонка сверлила его взглядом. Рыжеволосая
загадочно улыбалась.
– Не ошибаешься, коллега, искусный в травах, –
сказала она наконец. – На ворожбу и пророчества спрос велик. Грядет время
перемен и изменений. Многие хотят знать, что оно им принесет. И вы тоже хотите
узнать, что сулит вам судьба. Я не ошибаюсь?
Рыжеволосая бросала и перемешивала в котелке травы.
Прорицать же предстояло девчонке с лисьей физиономией и лихорадочно горящими
глазами. Через несколько минут после того, как она выпила отвар, глаза
помутнели, сухая кожа на щеках натянулась, нижняя губа отвисла, приоткрыв зубы.
– Columna veil aureu, – проговорила она вдруг
вполне четко. – Колонная златой пелены. Рожденная в Дженаццано окончит
жизнь в Риме. Через шесть лет. Освободившееся место займет волчица. В
воскресенье Окули.
[166]
Через шесть лет.
Тишина, нарушаемая только потрескиванием костра и
мурлыканьем кота, тянулась так долго, что Рейневан усомнился. Напрасно.
– Не пройдет и двух дней, – сказала девочка,
протянув к нему дрожащую руку, – не пройдет двух дней, он станет известным
поэтом. У всех в почете будет имя его.
Шарлей слегка вздрогнул от сдерживаемого смеха, но тут же
успокоился под резким взглядом рыжеволосой.
– Придет странник. – Вещунья несколько раз громко
вздохнула. – Придет Viator, Странник с солнечной стороны. Будет замена.
Кто-то от нас уходит, к нам приходит Странник. Странник говорит: ego sum qui
sum.
[167]
He спрашивай Странника об имени, оно – тайна.
[168]
Ибо: что сие есть, кто сие угадает: из ядущего вышло
ядомое, и из сильного – сладкое?
[169]
«Мертвый лев, пчелы и мед, – подумал Рейневан, –
загадка, которую Самсон задал филистимлянам. Самсон и мед… Что это означает?
Что символизирует? Кто таков этот Странник?»
– Брат твой зовет, – наэлектризовал его тихий
голос медиума. – Твой брат призывает: иди и прииди. Иди, прыгая по горам.
Не медли.
Рейневан обратился вслух.
– Исайя говорит: и будут собраны вместе, как узники, в
ров, и будут заключены в темницу.
[170]
Амулет… И крыса… Амулет
и крыса. Ин и янь… Кетер и Малькут. Солнце, змея и рыба. Раскроются,
разомкнутся врата Ада, и тотчас рухнет башня, развалится turns fulgurata,
башня, пораженная молнией. В прах рассыплется Башня шутов, шута под руинами
погребет.
«Башня шутов, – мысленно повторил Рейневан, – Narrenturm!
О Господи!»
– Adsumus, adsumus, adsumus! – неожиданно
вскрикнула девочка, сильно напрягшись. – Мы здесь! Стрела, летящая днем, sagitta
volant in die, стерегись ее, стерегись! Стерегись страха ночного, стерегись
существа, идущего во мраке, стерегись демона, уничтожающего в полдень! И
кричащего Adsumus! Стерегись Стенолаза! Бойся ночных птиц, бойся нетопырей
безмолвных!
Воспользовавшись тем, что рыжая отвлеклась, Ягна быстро
схватила кувшинчик, сделала несколько глубоких глотков, закашлялась, икнула.
– Стерегись также, – проскрипела она, – леса
Бирнамского.
[171]
Рыжеволосая утихомирила ее тумаком.
– А люди, – душераздирающе вздохнула
вещунья, – полыхать будут, сгорая на бегу. По ошибке. Из-за похожести.
