Судя по неопрятной одежде и отталкивающей внешности, он, как
и остальные, был крестьянином. И, как и остальные, был вооружен толстой
дубиной…
– Задержали, значицца, – проговорил он, вырывая из
рук Шарлея узду, – ну и хвала вам. А таперича топайте отседова с Господом
Богом.
Остальные подошли, окружив их плотным кольцом и удушающе
невыносимым смрадом крестьянского хозяйства. Впрочем, это были не просто
крестьяне, а деревенская голытьба, безземельщики, овчары. Спорить с такими о
находке не имело смысла. Шарлей понял это сразу. Он молча протиснулся сквозь
толпу. Рейневан последовал за ним.
– Эй-эй! – Плотно сбитый и жутко воняющий овчар
неожиданно схватил демерита за рукав. – Кум Гамрат. Чего ж это? Так их
пущаете? Не выспросив, кто такие? А случай, они не в розыске? Те, двое, которых
стшегомские хозяева ищут? И награду за поимку обещают? Не они ль?
Крестьяне зашумели. Кум Гамрат подошел, подперся осиновой
жердью, угрюмый, как утро в День Поминовения Усопших.
– Может, и они, – проворчал он вражде??но. – А
может, и не они.
– Не они, не они, – заверил их, усмехнувшись,
Шарлей. – Не знаете, что ли? Тех уж поймали. И награду выплатили.
– Ой, видится мне, брешешь ты, господин.
– Отпусти рукав, парень.
– А не отпущу, то что?
Демерит несколько мгновений глядел ему в глаза. Потом резким
рывком выбил его из равновесия, с полуоборота пнул в голень, под самое колено.
Овчар хлопнулся на колени, а Шарлей коротким ударом сверху переломил ему нос.
Мужик схватился за лицо, из-под пальцев обильно полилась кровь, яркой полосой
украшая сермягу на груди.
Прежде чем крестьяне успели остыть, Шарлей вырвал у кума
Гамрата палку и хватанул его по виску. Кум Гамрат сверкнул белками глаз и
повалился на руки мужика, стоявшего позади него, а демерит треснул и того. И
тут же закружился волчком, колотя палкой налево и направо.
– Беги, Рейневан! – рявкнул он. – Хватай ноги
в руки!
Рейневан хлестнул лошадь, растолкал толпу, но убежать не
успел. Крестьяне налетели словно свора гончих с обеих сторон, вцепились в
упряжь. Рейневан работал кулаками как сумасшедший, но его стащили с седла. Он
колошматил что есть сил и лягался, как мул, но и на него сыпались удары. Он
слышал яростный рев Шарлея и сухой гул черепов, по которым тот дубасил осиновой
жердью. Его повалили, придавили. Положение было отчаянное. То, с чем он пытался
бороться, уже было не бандой крестьян, а ужасным многоголосым чудовищем,
склизким от грязи, воняющей навозом, калом, мочой и скисшим молоком стоногой
гидрой, размахивающей двумя сотнями кулаков.
Сквозь рев драки и шум крови в ушах Рейневан вдруг услышал
боевые крики, топот и ржание лошадей. Земля задрожала от ударов подков.
Засвистели нагайки, раздались крики боли, а давящее его многорукое чудовище
развалилось на составные части. Агрессивные только что крестьяне теперь на
собственной шкуре познали, что такое агрессивность. Летающие по просеке
наездники разгоняли их лошадьми и беспощадно лупцевали плетками, секли так, что
из кожухов аж летели клочья. Кто сумел, убегал в лес, но ускользнуть совсем не
удалось никому.
Спустя минуту все понемногу улеглось. Наездники успокаивали
храпящих лошадей, кружили по «полю брани», высматривая, кому бы приложить еще.
Это была достаточно живописная компания, общество, с которым следовало
считаться и нельзя шутить, что было видно с первого взгляда как по одежде и
сбруе, так и по физиономиям, отнести которые к разряду бандитских было нетрудно
даже не очень опытному физиономисту.
Рейневан встал. И оказался перед самым носом серой в яблоках
кобылы, на которой, оберегаемая двумя конниками, сидела полная и симпатично
пухленькая женщина в мужском вамсе и берете на светло-палевых волосах. Из-под
украшающего берет пучка перьев золотистой щурки смотрели жесткие, колкие и
умные ореховые глаза.
Шарлей, который, похоже, отделался легкими ушибами,
остановился рядом с ней, отбросил обломок осиновой жерди.
– Великий дух! Глазам своим не верю. И все-таки это не
мираж, не иллюзия. Ее милость Дзержка Збылютова собственной персоной. Верно
говорит пословица: гора с горой…
Серая в яблоках кобыла тряхнула мордой так, что зазвенели
кольца мундштука, женщина похлопала ее по шее, молчала, изучая демерита колким
взглядом ореховых глаз.
– А ты похудел, – сказала она наконец. – Да и
волосы чуточку поседели, Шарлей. Ну, здравствуй. А теперь – убираемся отсюда.
– А ты похудел, Шарлей.
Они сидели за столом в просторном побеленном аркере на тылах
постоялого двора. Одно окно выходило в сад на кривые груши, кусты черной
смородины и звенящие пчелами ульи. Из другого окна была видна загородь, в
которой спутывали и готовили в табун лошадей. Среди доброй сотни животных
преобладали массивные силезские dextrerii – верховые лошади для
тяжеловооруженных рыцарей, были также кастильские верховые, жеребцы испанской
крови, были великолепные шахтные лошади, были мерины и подъездки.
[175]
В топоте копыт и ржании можно было то и дело услышать окрики и ругань
машталеров
[176]
и членов эскорта с мерзкими рожами.
– Похудел, – повторила женщина с ореховыми
глазами. – Да и голову вроде бы снежком присыпало.
– Что делать, – улыбнулся в ответ Шарлей. – Tacitisque
senescimus annis.
[177]
Хоть тебе, ваша милость Дзержка
Збылютова, годы, похоже, только добавляют красоты и привлекательности.
– Не льсти. И не «вашей милости», потому что я сразу же
начинаю чувствовать себя старухой. Да я уже и не Збылютова. Когда Збылют
преставился, я восстановила себе девичье имя – Дзержка де Вирсинг.
– Верно, верно, – покачал головой Шарлей. –
Значит, распрощался с этим светом Збылют из Шарады, упокой, Господи, душу его.
Сколь уж лет, Дзержка?
– На Избиение Младенцев два года будет.
– Верно, верно. А я все то время…
– Знаю, – обрезала она, окинув Рейневана
проницательным взглядом. – Ты все еще не представил мне своего спутника.
– Я… – Рейневан мгновение колебался, решив
наконец, что перед Дзержкой де Вирсинг «Ланселот с Телеги» может прозвучать и
бестактно, и рискованно. – Я – Рейнмар из Белявы.
Женщина некоторое время молчала, сверля его взглядом.
