– По правде говоря, – Шарлей опустил глаза,
скромный, как клариска-новичок, – с рекордами мне не сравняться. Самое
большое количество дьяволов, коих удалось мне изгнать за один прием из
одержимого, всего девять.
– Действительно, – явно обеспокоился аббат. –
Не так уж и много. Я слышал о доминиканцах…
– Я тоже слышал, – прервал Шарлей, – но не
видел. Кроме того, я говорю о дьяволах первой гильдии, а ведь известно, что у
каждого одного дьявола первой гильдии ходят на услугах по меньшей мере тридцать
чертиков поменьше. Впрочем, этих малых чертей уважающий себя экзорцист при
изгнании дьявола в счет не берет, ибо если он изгонит главаря, то сбежит и
мелкая сошка. Однако если по методике братьев-проповедников считать всех, то
вполне может оказаться, что я запросто могу идти с ними в парагон.
[194]
– Истинная правда, – согласился аббат, однако не
очень уверенно.
– К сожалению, – холодно и как бы мимоходом
добавил Шарлей, – я не могу дать письменную гарантию. Прошу это учесть,
чтобы потом не было претензий.
– Не понял?
– Святой Мартин Турский, – Шарлей и на сей раз
глазом не моргнул, – у каждого экзорцированного дьявола брал подписанный
его личным дьявольским именем документ, обязательство, что данный черт уже
никогда-преникогда не решится опутать данную особу. Многим известным святым и
епископам впоследствии такое также удавалось, но я, скромный экзорцист,
подобного документа получить не сумею.
– А может, оно и к лучшему. – Аббат перекрестился,
остальные братья последовали его примеру. – Матерь Божья, царица небесная!
Пергамент, подписанный рукой Врага? Это ж отвратность! И грех! Нет, нет, не
желаем, не желаем…
– И очень даже хорошо, – обрезал Шарлей, –
что не желаете. Однако вначале обязанности, потом удовольствия. Надеюсь,
пациент уже в часовне?
– Несомненно.
– Все же, – неожиданно проговорил один из младших
бенедиктинцев, долгое время не спускавший глаз с Шарлея, – чем вы
объясните, мэтр, что брат Деодат лежит колода колодой, едва дышит и пальцем не
шевелит, а ведь почти все поименованные вами ученые книги утверждают, что опутанный
дьяволом человек обычно дергает всеми своими членами и что через него дьявол не
прекращая болтает и кричит. Нет ли тут какого-либо противоречия?
– Каждая болезнь, – Шарлей глянул на монаха сверху
вниз, – в том числе и одержимость, есть дело рук Сатаны, разрушителя
трудов Божиих. Каждая болезнь вызывается одним из четырех Черных Ангелов Зла:
Махазеля, Азазеля, Азраэля либо Самаэля. То, что одержимый не мечется, не
кричит, а лежит аки мертвый, доказывает, что им овладел один из демонов,
подчиненных именно Самаэлю.
– Господи Христе! – перекрестился аббат.
– Однако ж, – добавил Шарлей, – я знаю, как
быть с такими демонами. Они летают по воздуху, а человека опутывают тихарем и
украдкой, через дыхание, то есть insufflatio. Тем же самым путем, то есть exsufflatio,
я прикажу дьяволу покинуть больного.
– Как же это, однако? – не сдавался юный
монах. – Дьявол в аббатстве, где колокола, требник и святость? Опутывает
монаха? Как же это так?
Шарлей ответил ему колючим взглядом.
– Как учит нас святой Григорий Великий, доктор
Церкви, – проговорил он сурово и отчетливо, – однажды монахиня
проглотила дьявола вместе с листком салата, сорванным на монастырской грядке.
Ибо пренебрегла обязательностью молитвы и знаком креста перед съеданием.
Интересно, с братом Деодатом не случались ли подобные провинности?
Бенедиктинцы опустили головы. Аббат кашлянул.
– Ваша правда, – забормотал он. – Слишком уж
светским ухитрялся бывать брат Деодат, слишком светским и малообязательным.
– И тем самым, – сухо констатировал Шарлей, –
становился легкой добычей для Злого. Проводите меня в часовню, преподобный.
– Что будет потребно, мэтр? Святая вода? Крест?
Бенедикционал?
[195]
– Только святая вода и Библия.
В часовне было холодно, к тому же она тонула в полумраке,
освещаемом лишь огоньками свечей и косым лучом цветного света, просачивающегося
сквозь витраж. В этом свете на накрытом полотном катафалке возлежал брат
Деодат. Он выглядел точно так же, как час назад в монастырской инфирмерии,
когда Рейневан и Шарлей увидели его впервые. Восковое, желтоватое, словно
вываренная мозговая кость, лицо, впалые щеки и рот, прикрытые глаза, а дыхание
было настолько неглубоким, что его почти невозможно было заметить. Сейчас
Деодат лежал, скрестив на груди покрытые ранками от кровопускания руки, в
бессильных пальцах которых еле-еле держался молитвенник и фиолетовая
епитрахиль.
В нескольких шагах от катафалка, опершись спиной о стену,
сидел на полу огромный остриженный наголо мужчина с затуманенными глазами и
лицом недоразвитого ребенка. Богатырь держал во рту два пальца правой руки, а
левой прижимал к животу глиняный горшочек. Каждые две-три секунды великан
страшно шмыгал носом, отрывал грязный, липкий горшочек от грязного и липкого
халата, вытирал пальцы о живот, совал их в горшочек, набирал меда и отправлял в
рот. Затем ритуал повторялся.
– Это сирота, подкидыш, – упредил вопрос Шарлея
аббат, видя его недовольную мину. – Нами окрещен Самсоном, потому как тело
у него и сила соответствующие. Монастырский уборщик, немного недоразвитый…
Очень брата Деодата любит, щенком за ним всюду ходит… Ни на шаг не отстает…
Поэтому мы подумали…
– Хорошо, хорошо, – прервал Шарлей. – Пусть
сидит где сидит, лишь бы не шумел. Начинаем. Магистр Рейнмар…
Рейневан, подражая Шарлею, повесил себе на шею епитрахиль,
сложил молитвенно руки, наклонил голову. Не зная, притворяется Шарлей или нет,
сам он молился искренне и истово. Он, что уж говорить, страшно трусил. Шарлей
же выглядел совершенно уверенным в себе, властным, и в нем аж хлюпало от
самозначимости.
– Молитесь. Читайте Domine sancte, – велел он
бенедиктинцам, а сам встал у катафалка, перекрестился, начертал знак креста над
братом Деодатом. Кивнул Рейневану, тот покропил одержимого святой водой.
Одержимый, само собой, не отреагировал.
– Domine sancte, Pater omnipotens, – гул
монашеской молитвы вибрировал эхом, повторяемым звездообразным потолком, –
aeterne Deus propter tuam largitatem et Filii tui…
Шарлей, крепко откашлялся, прочистил горло.
