– Offer nostras preces in conspectu Altissimi, –
проговорил он громко, разбудив еще более сильное эхо, – ut cito anticipent
nos misericordiae Domini, et apprehendas draconem, serpentem antiquum qui est
diabolus et satanas, ac ligatum mittas in abyssum, ut поп seducat amplius
gentes. Hunc tuo confisi praesidio ac tutela, sacri ministerii nostri
auctoritate, ad infestationes diabolicae fraudis repellendas in nomine Iesu
Christi Dei et Domini nostri Fidentes et securi aggredimur.
– Domine, – включился по данному знаку
Рейневан, – exaudi orationem meam.
[196]
– Et clamor meus ad te veniat.
– Аминь!
– Princeps gloriosissime caelestis militiae, sancte
Michael Archangele, defende nos in praelio et colluctatione. Satanas! Ecce
Crucem Domini, fugite partes adversae! Apage! Apage! Apage!
– Аминь.
Брат Деодат на катафалке не подавал признаков жизни. Шарлей
незаметно промокнул лоб концом епитрахили.
– Итак, – не опустил он глаз под вопрошающими
взглядами бенедиктинцев, – вступление позади. И известно одно: мы имеем
дело не с каким-то худосочным дьяволом, ибо таковой уже б убежал. Придется
выкатить бомбарды потяжелее.
Аббат заморгал и беспокойно пошевелился. Сидящий на полу
Самсон-великан почесал себя в промежности, харкнул, пустил ветры, с трудом
отлепил от живота горшочек с медом и заглянул в него, проверяя, осталось ли там
еще.
Шарлей обвел монахов взглядом, который, по его личному
мнению, был вдохновенным и одновременно мудрым.
– Как учит нас Священное Писание, – проговорил он, –
Сатана спесив. Именно спесь неизмеримая подвигла Люцифера на бунт против
Господа, за кою спесивость он поплатился тем, что был сброшен в адскую бездну.
Однако от спеси своей не избавился! Потому первейшая задача экзорциста –
уязвить дьявольскую спесь, зазнайство и самовлюбленность. Короче говоря: крепко
оскорбить его, проклясть, обидеть, обозвать, обругать. Унизить, и тогда он
умчится, вне всякого сомнения.
Монахи ждали, уверенные, что это еще не конец. И были правы.
– Посему сейчас, – тянул Шарлей, – начнем
черта оскорблять. Если кто-то из братьев восприимчив к грубым выражениям, пусть
не мешкая удалится. Подойди, магистр Рейневан, возгласи слова Евангелия от
Матфея. А вы, братья, молитесь.
– И запретил ему Иисус; и бес вышел из него; и отрок
исцелился в тот же час. Тогда ученики, приступивши к Иисусу наедине, сказали:
почему мы не могли изгнать его? Иисус же сказал им: по неверию вашему.
[197]
Гул читаемой бенедиктинцами молитвы перемешивался со словами
Рейневана. Шарлей же, поправив на шее епитрахиль, встал над неподвижным и
окаменевшим братом Деодатом и распростер руки.
– Мерзкий дьявол! – рявкнул он так, что Рейневан
заикнулся, а аббат аж подпрыгнул. – Приказываю тебе: немедленно изыди из
тела сего, нечистая сила! Прочь от этого христианина, ты, грязная, жирная и
развратная свинья, бестиарейшая из всех бестий, позорное семя Тартара, мерзость
шеола. Изгоняю тебя, щетинистая жидовская свинья, в адский свинарник, дабы ты
утопился там в говне!
– Sancta Virgo virginem, – шептал аббат, – ora
pro nobis…
– Ad insidiis diaboli, – вторили ему
монахи, – libera nos…
– Ты, дряхлый крокодил! – рычал Шарлей, наливаясь
кровью. – Подыхающий василиск, обосравшийся кочкодан.
[198]
Ты, надутая жаба, ты – хромой осел с исхлестанным задом, ты – запутавшийся в
собственной паутине тарантул! Ты – оплеванный верблюд! Ты – омерзительный
червь, копающийся в падали, смердящей на самом дне Геенны, ты – навозный жук,
сидящий в испражнениях. Послушай, как я называю тебя твоим истинным именем: scrofa
stercorata et pedicosa, грязная завшивленная свинья, о ты, наиподлейший из
подлых, о наиглупейший из глупых, stultus stultorum rex, ты – угольщик тупой!
Ты – сапожник спившийся! Ты – козел с распухшими яйцами!
Лежавший на катафалке брат Деодат и не подумал шевелиться.
Хоть Рейневан без меры кропил его святой водой. Капли бессильно стекали по
застывшему лицу старца. Мышцы на щеках Шарлея задрожали. «Приближается
кульминация», – подумал Рейневан. И не ошибся.
– Изыди из тела сего! – завопил Шарлей. – Ах
ты, в жопу трахнутый катамит!
Один из самых юных бенедиктинцев убежал, заткнув уши и вотще
призывая имя Господне. Другие либо предельно побледнели, либо столь же
предельно покраснели.
Стриженый силач стенал и поёкивал, пытаясь засунуть в
горшочек с медом всю пятерню. Задача была невыполнима, ибо рука в два раза
превышала размеры горшочка. Тогда гигант высоко поднял сосуд, задрал голову и
раззявил рот, но мед не вытекал, его просто было уже очень мало.
– Ну и как там, – осмелился пробормотать
аббат, – с братом Деодатом, мэтр? Что со злым духом? Иль уже вышел?
Шарлей наклонился над экзорцируемым, чуть ли не приложил ухо
к его белым губам.
– Уже совсем на выходе, – сообщил он. –
Сейчас мы его изгоним. Надо лишь поразить его вонью. Черт очень восприимчив к
вони. А ну-ка, братья, принесите сковороду, жаровню и кружку дерьма. Будем
поджаривать его под носом у одержимого. Впрочем, годится все, что хорошо
смердит. Сера, известь, асафетида
[199]…
А лучше всего –
провонявшая рыба. Ибо гласит книга Товита: incenso iecore piscis fugabitur
daemonium.
[200]
Несколько братьев помчались выполнять заказ. Сидящий у стены
гигант поковырял пальцем в носу, осмотрел палец, вытер о штанину, потом снова
взялся выбирать остатки меда из горшочка. Тем же пальцем. Рейневан
почувствовал, как съеденный бобриный хвост подступает ему к горлу на
вздымающейся волне хренового соуса.
– Магистр Рейневан, – резкий голос Шарлея вернул
его к реальности. – Не следует прекращать усилий. Евангелие от Марка,
пожалуйста, соответствующий абзац. Молитесь, братья.
– И Иисус, видя, что сбегается народ, запретил духу
нечистому, сказав ему: «Дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и
впредь не входи в него».
[201]
