– Как доказательство поп sufficit.
[211]
– У них был мотив.
– Какой? Я внимательно выслушал твой рассказ, Рейнмар.
Кирьелейсона наняли Стерчи, свояки твоей любезной. Чтобы он схватил тебя живым.
Во что бы то ни стало живым. События в той корчме под Бжегом, несомненно, это
доказывают. Кунц Аулок, Сторк и де Барби – профессионалы, делают только то, за
что им заплачено. А заплачено им за тебя, а не за твоего брата. Зачем им
оставлять за собой труп? Оставленный на пути cadaver
[212] для
профессионалов лишняя головная боль: грозит преследование, закон, месть… Нет,
Рейнмар, тут нет логики ни на грош.
– Тогда кто же, по-твоему, убил Петерлина? Кто? Qui
bono?
[213]
– Вот именно. Есть смысл об этом подумать. Надо, чтобы
ты побольше рассказал мне о брате. По пути в Венгрию, разумеется. Через
Свидницу, Франкенштейн, Нису и Олаву.
– Ты забыл о Зембице.
– Точно. Но ты не забыл. И, боюсь, не забудешь.
Интересно, когда он это заметит?
– Кто? Что?
– Бенедиктинский Самсон Мёдоед. В том пне, на котором
он сидит, шершни устроили себе гнездо.
Гигант вскочил. И снова сел, поняв, что попал в ловушку.
– Так я и думал, – осклабился Шарлей. – Ты
понимаешь латынь, братец.
К величайшему изумлению Рейневана, великан ответил улыбкой
на улыбку.
– Меа culpa.
[214]
– Его акценту
позавидовал бы сам Цицерон. – Хотя это ведь не грех. А если даже и так, то
кто же sine peccato est?
[215]
– Я б не сказал, что подслушивать чужие разговоры,
прикрывшись незнанием языка, большое достоинство.
– Это верно, – слегка наклонил голову
Самсон. – И я уже признал свою вину. А чтоб не плодить провинностей, сразу
предупреждаю, что, перейдя на французский, вы тоже ничего не добьетесь. Я знаю
его.
– Вот как. – Голос Шарлея был холоден как
лед. – Est-ce vrai? Действительно.
– Действительно. On dil, etil est verité.
[216]
Какое-то время стояла тишина. Наконец Шарлей громко
кашлянул.
– Английским, – рискнул он, – ты, не
сомневаюсь, владеешь так же хорошо?
– Ywis, – ответил, не заикнувшись, гигант. – Herkneth,
this is the point to speken short and plain. That ye han said is right enoug.
Namore of this.
[217]
Этого достаточно, ибо если б я даже
говорил всеми языками человеческими и ангельскими… то я – медь звенящая или
кимвал звучащий.
[218]
Поэтому, вместо того чтобы упражняться в
красноречии, перейдем к делу, ибо время не терпит. Я шел за вами не
удовольствия ради, а ведомый жестокой необходимостью.
– В самом деле? А в чем, если дозволено будет узнать,
состоит эта dira necessitas?
[219]
– Посмотрите на меня внимательно и скажите, положа руку
на сердце, вы хотели бы так выглядеть?
– Не хотели бы, – разоружающе честно ответил
Шарлей. – Однако ты обращаешься не по адресу, братец. Своей внешностью ты
обязан исключительно собственным папе и маме. А опосредованно – Творцу, хоть
многое, похоже, этому противоречит.
– Моей внешностью, – Самсон совершенно не обратил
внимания на насмешку, – я обязан вам. Вашим идиотским экзорцизмам. Намутили
вы, парни, и немало. Пора взглянуть правде в глаза и поразмыслить о том, как
скорректировать то, что вы устроили. Да неплохо бы подумать и о возмещении
ущерба тому, кому вы его причинили.
– Понятия не имею, о чем ты, – заметил
Шарлей. – Ты, дружок, говоришь на многих языках человеческих и ангельских,
но на всех невразумительно. Повторяю: я понятия не имею, о чем ты. Клянусь
всем, что мне дорого, то есть моим дряхлым кутасом… /е jure да sur топ coullon.
[220]
– Какое красноречие, какой ораторский пыл, –
прокомментировал великан. – А смекалки ни на грош. Ты что, действительно
не понимаешь, что произошло в результате ваших холерных заклинаний?
– Я… – пробормотал Рейневан. – Я понимаю… Во
время экзорцирования… что-то стряслось…
– Вот извольте, – взглянул на него гигант, –
как торжествует молодость и университетское образование. Если учесть
колоквиализмы,
[221]
скорее всего пражское. Да, да, юноша.
Инкантация
[222]
и заклинания могут давать побочные эффекты.
Библия говорит: молитва смиренного пробьет облака. Вот она и пробила.
– Наши экзорцизмы… – прошептал Рейневан. – Я
чувствовал это. Чувствовал неожиданный прилив Силы. Но разве возможно, чтобы…
Разве возможно…
– Certes.
[223]
– Не будь ребенком, Рейнмар, не дай себя
облапошить, – спокойно сказал Шарлей. – Не позволяй ему обмануть
себя. Он над нами смеется. Прикидывается. Изображает из себя дьявола, случайно
вызволенного силой наших экзорцизмов. Демона, призванного с того света и
пересаженного в телесную оболочку Самсона Мёдоеда, монастырского идиота.
Прикидывается инклюзом,
[224]
которого высвободили наши
заклинания из драгоценного камня, джинном, выпущенным из амфоры. Что я еще
упустил, пришелец? Что ты такое? Кто ты такой? Возвращающийся из Авалона король
Артур? Огер Датчанин? Барбаросса, явившийся из Киффхаузена? Вечный Жид?
Странник?
– Что ж ты замолчал? – Самсон скрестил огромные
руки на груди. – Ведь ты в мудрости своей неизмеримой знаешь, кто я.
