Не удалось уловить никаких признаков дрожи и шевеления Силы.
Не произошло ничего, если не считать долетающего из леса стрёкота птиц и
фырканья лошадей, напуганных воплями экзорцистов. Странный же пришелец как был
Самсоном, гигантом из бенедиктинского монастыря, так им и остался. Если даже
принять, что в отношении невидимых миров, параллельных бытий и космосов не
ошибались ни Дунс Скот, ни Рабан Мавр, ни даже Моисей Лионский вкупе с
остальными кабалистами, то добиться новой пересадки не удалось. Как ни
удивительно, но самый более других заинтересованный казался менее других
разочарованным.
– Подтверждается тезис, – сказал он, – что в
магических заклинаниях значение слов и вообще звуков играет весьма
незначительную роль. Решающим здесь является духовная предрасположенность,
решительность, усилие воли. Мне кажется…
Он осекся, словно ожидал вопросов или комментариев. Но не
дождался. И докончил:
– У меня нет другого выхода, кроме как держаться вас.
Придется сопровождать вас, надеясь, что когда-нибудь повторится то, чего
кому-то из вас – либо вам обоим – удалось случайно достигнуть в монастырской
часовне.
Рейневан беспокойно взглянул на Шарлея, но демерит молчал.
Он молчал долго, поправляя нашлепку из листьев подорожника, которую Рейневан
приложил к его поцарапанному и искусанному затылку.
– Что ж, – сказал он наконец, – я твой
должник. Отложив в сторону сомнения, которые, братец, развеять тебе удалось не
до конца, скажу: если хочешь присоединиться к нам – я не возражаю. Кто бы ты ни
был, черт с тобой. Но ты сумел доказать, что в пути от тебя больше пользы, чем
вреда. В смысле: ты скорее поможешь, чем помешаешь.
Гигант молча поклонился.
– Так что, – продолжал демерит, – вместе нам
будет хорошо и весело странствовать. Если, конечно, ты соизволишь воздержаться
от нарочитой демонстративности и публичных заявлений о своем внетутошнем
происхождении. Тебе следует – прости за откровенность – вообще воздерживаться
от каких-либо заявлений, ибо твои высказывания весьма шокирующе не совпадают с
твоей внешностью.
Гигант поклонился снова.
– Мне, повторяю, в общем-то безразлично, кто ты таков,
исповеди или признаний я не ожидаю и не требую. Но хотел бы знать, каким именем
тебя называть.
– «Не спрашивай Странника об имени, оно –
тайна», – процитировал Рейневан слова лесной ведьмы-прорицательницы.
– Воистину, – улыбнулся гигант. – Nomen теит
quod est mirabile… Совпадение любопытное и совершенно очевидно не случайное.
Ведь это «Книга судей Израилевых». Слова ответа, который на свой вопрос получил
Маной, отец Самсона. Так что сохраним Самсона, это имя ничуть не хуже других. А
прозвище, ну что ж, за прозвище я могу поблагодарить твои, Шарлей, фантазию и
изобретательность… Хоть, признаюсь, при одной мысли о мёде меня тошнит… Всякий
раз, как только вспомню о своем пробуждении в часовне с липким кувшином в руке…
Но принимаю. Самсон Медок. К вашим услугам.
Глава 14
в которой описываются события того же вечера, что и в
предыдущей, но в другом месте: в большом городе, расположенном примерно в
восьми милях – полета ворона – к северо-востоку. Если взглянуть на карту – к
чему автор горячо призывает читателя, – станет ясно, о каком городе идет
речь
Опускающийся на колокольню церкви стенолаз распугал грачей,
стая черных птиц взлетела, громко крича, и спланировала вниз, на крыши домов,
вращаясь, как летящие с пожара лепестки сажи. У грачей был численный перевес, и
они не так-то легко позволяли согнать себя с колоколен и, уж конечно, ни за что
не капитулировали бы перед обычным стенолазом. Но это не был обычный стенолаз,
грачи поняли сразу.
Сильный ветер дул над Вроцлавом, гнал темные тучи со стороны
Слёнжи, под порывами ветра морщинилась серо-синяя вода Одры, раскачивались
ветки верб на Солодовом Острове, волновались камышники между старицами.
Стенолаз раскинул крылья, бросил скрипучий вызов кружащим над крышами грачам,
взвился в воздух, облетел колокольню, сел на карниз. Протиснулся сквозь резной
каменный масверк окна, рухнул в темную бездну колокольни, полетел вниз,
выкручивая головокружительную спираль вдоль деревянной лестницы.
Опустился, колотя крыльями, и, топорща перья, сел на пол
нефа, почти тут же изменил внешность, превратившись в черноволосого, всего в
черном мужчину.
Со стороны алтаря приближался, шлепая сандалиями и бормоча
что-то под нос, ризничий, старичок с бледной пергаментной кожей. Стенолаз гордо
выпрямился. Ризничий, увидев его, побледнел еще больше, перекрестился, низко
склонил голову и быстро убрался в ризницу. Однако стук его сандалий потревожил
того, с кем Стенолаз хотел встретиться. Из-под арки, ведущей в часовенку,
беззвучно вышел мужчина с короткой остроконечной бородой, обернутый плащом со
знаком красного креста и звездами. Вроцлавская церковь Святого Матфея
принадлежала госпитальерам cum Cruce et Stella,
[230] их приют
размещался при церкви.
– Adsumus, – вполголоса произнес Стенолаз.
– Adsumus, – тихо ответил Крестоносец со Звездами,
сводя ладони. – Во имя Господа.
– Во имя Господа. – Стенолаз непроизвольно
по-птичьи пошевелил головой и руками. – Во имя Господа, брат. Как идут
дела?
– Мы постоянно в готовности. – Госпитальер
продолжал говорить тихо. – Люди понемногу приходят. Мы тщательно
записываем все, о чем они доносят.
– Инквизиция?
– Ничего не подозревает. Они открыли новые собственные
пункты доносительства в четырех церквях: у Войцеха, Винцента, Лазаря и Девы
Марии на Песке. Так что, думаю, не сообразят, что дополнительно действует наш.
В те же дни и в то же время, по вторникам, четвергам и воскресеньям…
– Я знаю когда, – бесцеремонно прервал
Стенолаз. – Я прибыл как раз в нужную пору. Посижу, послушаю, узнаю, что
беспокоит общество.
Не прошло и трех пачежей, как перед решеткой бухнулся на
колени первый клиент.
