– Вы утверждаете, – сказал после недолгого
молчания Стенолаз, – и эту точку зрения подтвердили уже многочисленные
папы и доктора Церкви, что колдуны и еретики – одна гигантская секта,
действующая отнюдь не хаотично, а в соответствии с огромным, придуманным самим
сатаною планом. Вы упорно утверждаете, что ересь и maleficium
[246]
творит одна и та же тайная, численно могущественная, объединенная, идеально
устроенная, управляемая дьяволом организация. Организация, которая в
ожесточенном и упорном бою последовательно реализует план ниспровержения Бога и
захват власти над миром. Тогда почему же вы так горячо отвергаете
предположение, что в этом бою и другая воюющая сторона… создала свою
собственную… тайную организацию? Почему вам так не хочется в это верить?
– Хотя бы потому, – спокойно ответил
инквизитор, – что такую точку зрения не санкционировал ни один из пап и
докторов Церкви. Потому, добавлю, что Богу нет нужды ни в каких тайных
организациях, имея нас, Святой Официум. Потому, добавлю еще, что слишком много
я встречал сумасшедших, полагающих себя оружием Божиим, действующих как
посланцы Бога и от имени Провидения. Я видел уже очень многих, которые слышали
Голоса.
– Можно только позавидовать. Вы видели многих. Кто бы
мог подумать, глядя на ваше юное преподобие.
– Поэтому, – Гжегож Гейнч не обратил внимание на
издевку, – когда наконец ко мне в руки попадет эта sagitta volans, этот
самозваный демон и Божие оружие… То он кончит жизнь отнюдь не мученичеством, на
которое наверняка рассчитывает, а тем, что будет заперт на три замка в Narrenturm'e.
Ибо место шута, глупца и сумасшедшего – в Башне шутов.
На ступенях, ведущих в подземелье, из которого уже долгое
время не долетали крики, зашаркали башмаки.
Вскоре в зал вошел тощий доминиканец, подошел к столу,
поклонился, демонстрируя испещренную коричневыми пятнами лысину под узким
венчиком тонзуры.
– Ну и как, – спросил совершенно равнодушно
Гейнче, – брат Арнульф? Он признался наконец?
– Признался.
– Bene. А то я уже начал было скучать.
Монах поднял глаза. В них не было ни равнодушия, ни
усталости. Было ясно, что процедура в подземелье ратуши его нисколько не
утомила и не надоела. Совсем наоборот. Было очевидно, что он с величайшим
удовольствием повторил бы все снова. Стенолаз улыбнулся братской душе.
Доминиканец в ответ не улыбнулся.
– И что? – подогнал инквизитор.
– Показания записаны. Он сказал все. Начиная от вызова
демона, теургии и конъюрации вплоть до тетраграммации и демонологии. Сообщил
содержание и обряд подписания цирографа. Описал всех, кого видел на шабашах и черных
мессах. Однако не выдал, хоть мы старались, мест укрытия магических книг и
гримуаров. Мы заставили его назвать имена тех, для которых он изготовил
амулеты, в том числе и амулеты убивающие. Признался также, что с дьявольской
помощью, используя urim и thurim,
[247]
принудил повиноваться и
соблазнил девушку…
– О чем ты мне говоришь, братишка? – проворчал
Гейнче. – Что ты несешь о демонах и девицах? Контакты с чехами. Имена таборитских
шпионов и эмиссаров. Тайники контактов. Места укрытия оружия и пропагандистских
материалов. Имена завербованных! Имена лиц, симпатизирующих гусизму!
– Ничего этого, – заикаясь, ответил монах, –
он не выдал.
– Значит, – Гейнч встал, – завтра примешься
за него снова. Господин фон Грелленорт…
– Уделите мне, – Стенолаз указал глазами на тощего
монаха, – еще минутку.
Инквизитор нетерпеливым жестом отослал монаха. Стенолаз
ждал, пока тот уйдет.
– Я хотел бы проявить добрую волю. Надеюсь, это
останется между нами. В отношении тех загадочных смертей я хотел бы, если
позволите, посоветовать вашему преподобию…
– Только не говорите, пожалуйста… – Гейнч, не
поднимая глаз, барабанил пальцами по столу. – Не говорите, что всему виной
евреи. Использующие urim и thurim*.
– Я посоветовал бы поймать… И тщательно допросить… Двух
человек.
– Имена.
– Урбан Горн, Рейнмар из Белявы.
– Брат убитого? – Гжегож Гейнче поморщился, но на
это ушла лишь секунда. – Ха. Только без комментариев, без комментариев,
господин Биркарт. А то вы опять готовы упрекнуть меня в незнании Священного
Писания, на сей раз истории о Каине и Авеле. Так, значит, двух этих. Ручаетесь?
– Ручаюсь.
Несколько секунд они мерили друг друга колючими взглядами.
«Отыщу обоих, – думал инквизитор. – И скорее, чем ты полагаешь. Это
моя забота». «А моя, – думал Стенолаз, – забота в том, чтобы ты не
нашел их живыми».
– Прощайте, господин Грелленорт. С Богом.
– Прощайте, ваше преподобие.
Аптекарь Захарис Фойгт стонал и охал. В келье ратушева
карцера его кинули в угол, в приямок, в котором собиралась вся стекающая со
стен влага. Солома здесь была гнилая и мокрая. Однако аптекарь не мог не только
сменить места, но и вообще едва шевелился – у него были разбиты локти,
вывернуты плечевые суставы, переломаны голени, размозжены пальцы рук, к тому же
страшно горели обожженные бока и ступни. Поэтому он лежал навзничь, стонал,
охал, моргал покрытыми запекшейся кровью веками. И бредил.
Прямо из стены, из покрытой плесенью кладки,
непосредственно, казалось, из щелей между кирпичами, вышла птица. И тут же
преобразилась в черноволосого, всего в черном человека. То есть в
человекообразную фигуру. Ибо Захарис Фойгт прекрасно знал, что это не был
человек.
– О мой господин, – застонал он, корчась на
соломе. – О князь тьмы… О любезный мэтр… Ты пришел! Не покинул в несчастье
своего верного слугу…
– Вынужден тебя разочаровать, – сказал
черноволосый, наклоняясь над ним. – Я не дьявол. И не посланник дьявола.
Дьявол мало интересуется судьбами единиц.
Захарис Фойгт раскрыл рот для крика, но смог только
захрипеть. Черноволосый схватил его за виски.
