Преследовали их недолго. Когда пешие остались позади, конные
попридержали лошадей, видимо, не доверяя своему численному перевесу. Лучники
послали вслед убегающим еще один залп – и на этом погоня окончилась.
Для верности они еще прошли галопом несколько стае, потом
перешли на рысь между взгорьями и яворовыми лесами, то и дело оглядываясь.
Однако никто за ними не гнался. Чтобы дать передых лошадям, остановились
неподалеку от деревеньки. Около крайнего домишки. Хозяин, не дожидаясь, когда
ему развалят дом и двор, сам вынес тарелку пирогов и ушат пахты. Раубриттеры
присели у ограды. Ели и пили молча. Самый старший, представившийся Ноткером фон
Вейрахом, долго присматривался к Шарлею. Наконец, облизывая испачканные пахтой
усы, сказал:
– Толковые и смелые вы люди, господин Шарлей и ты,
молодой господин фон Хагенау. А кстати, ты уж не потомок ли известного поэта?
– Нет.
– Ага. Так о чем это я? А, что смелые и толковые вы
парни. Да и ваш слуга, хоть на вид глуповат, отважен и боевит сверх удивления.
Даааа. Поспешили на помощь моим парням.
И из-за этого сами попали в скверное положение. Приятного
мало. Вы пошли против Зейдлицев, а они мстительны.
– Верно, – подтвердил другой рыцарь, с длинными
волосами и пышными усами, представившийся Вольданом из Осин. – Зейдлицы те
еще сукины сыны. Весь их род, значит. И Лаасаны. И Курцбахи. Все исключительно
зловредные скоты и мстительные поганцы… Эй, Виттрам, эй, Рымбаба. Ну, вы и
натворили дел, чтоб вас зараза!
– Думать надо, – заметил Вейрах. – Думать…
– Я ж думал, – пробормотал Куно Виттрам. –
Ведь как было? Глядим, едет телега. Ну, я тогда и подумал: может, ее грабануть?
Ну и за дело… Тьфу, клянусь виселицей святого Дыжмы. Сами знаете, как это
бывает.
– Знаем. Но думать надо.
– И еще, – добавил Вольдан из Осин, – на
сопровождающих смотреть.
– Не было сопровождающих. Только возница, обозник да
конник в бобровой шубе, похоже, купец. Эти сбегли. Ну мы и подумали: порядок! А
тут, понимаешь, как из-под земли выскакивают пятнадцать хмырей с алебардами.
– Я и говорю – думать надо.
– А еще и времена такие! – уперся Пашко Пакославиц
Рымбаба. – До чего ж дело дошло! Дурной, сраный воз, товару там под
полотном небось на три гроша, а защищали так, словно там лежал, к примеру,
Священный Грааль.
– Давней так не бывало, – кивнул черной,
подстриженной модно, по-рыцарски, шевелюрой смуглый, выглядевший постарше
Рымбабы и Виттрама Тасило де Тресков. – Давней ежели крикнешь: «Стой и
давай!», так стояли и давали. А теперь защищаются, будто черти, будто венецкие
кондотьеры. Хреново нам стало. И как тут в таких условиях на промысел ходить?
– Никак, – подвел черту Вейрах. – Все труднее
наш exercitium,
[270]
все тяжелее наша раубриттерская доля…
И-эх!
– И – ээх! – подхватили жалобным хором
рыцари-разбойники. – Ииэээх!
– А в навозной-то куче, – ткнул пальцем Куно
Виттрам, – свинья роется. Может, зарежем и прихватим?
– Нет, – решил после краткого раздумья
Вейрах. – Времени в обрез.
Он встал.
– Господин Шарлей. Не дело вас тут втроем оставлять.
Зейдлицы памятливы, наверняка уже погонь разослали, будут по дорогам искать.
Так что едем-ка с нами. В Кромолин, наше село. Там у нас оруженосцы, да и
друзей будет довольно. Вам никто там не загрозит и не обидит.
– Пусть попробуют! – распушил светлые усы
Рымбаба. – Поехали с нами, поехали, господин Шарлей. Потому как, скажу я
вам, здорово вы мне по нраву пришлись.
– Как и мне молодой господин Рейнмар. – Куно
Виттрам хлопнул Рейневана по спине. – Клянусь кельмой святого Руперта
Зальцбургского! Поехали с нами до Кромолина. Господин Шарлей? Лады?
– Лады.
– Ну, стало быть, – потянулся Ноткер фон
Вейрах, – в путь, comitiva.
[271]
Пока формировался кортеж, Шарлей поотстал и тихо подозвал к
себе Рейневана и Самсона Медка.
– Этот Кромолин, – сказал он тихо, пошлепывая по
шее гнедка, – где-то неподалеку от Серебряной Гуры и Стошовиц, у так
называемой Чешской тропы, дороги, ведущей из Чехии через Серебряный перевал к
Франкенштейну и вроцлавскому тракту. Поэтому нам с ними по пути и очень наруку.
И гораздо безопаснее. Будем держаться их. Прикрыв глаза на то, чем они
занимаются. В беде не выбирают. Однако советую соблюдать осторожность и излишне
не болтать. Самсон?
– Молчу и прикидываюсь балбесом. Pro bono commune.
[272]
– Прекрасно. Рейнмар, подойди. Хочу тебе кое-что
сказать.
Рейневан, уже в седле, подъехал, подозревая, что его ждет и
что он услышит. И не ошибся.
– Послушай меня внимательно, неисправимый глупец. Ты
представляешь для меня смертельную опасность уже самим фактом существования. Я
не допущу, чтобы ты увеличивал ее кретинским поведением и поступками. Я не
стану комментировать тот факт, что, стремясь быть благородным, ты показал себя
глупым, кинулся на помощь разбойникам и поддержал их в бою с силами
правопорядка. Я не стану ехидничать, надеюсь, даст Бог, этот факт чему-то тебя
научил. Но обещаю: если ты еще раз сделаешь что-то подобное, я брошу тебя на
произвол судьбы. Необратимо и окончательно. Запомни, осел, заруби себе на носу,
болван: никто не придет тебе на помощь в беде, ибо только идиот торопится
спасать других. Если тебя зовут на помощь, надо повернуться к нему задом и
поскорее удалиться. Обещаю: если в будущем ты хотя бы голову повернешь в
сторону бедняка, девушки в затруднительном положении, обижаемого ребенка либо
убиваемой собаки, мы расстанемся. А потом уж изображай из себя Персеваля на
собственный риск и страх.
– Шарлей…
– Молчи. И помни – я тебя предупредил. Я не шучу.
Они ехали по лесным полянам, по доходящим до стремян травам.
Небо на западе, затянутое рваными перьями облаков, ярилось лентами огненного
пурпура. Темнела стена гор и черных боров Силезской Просеки.
Едущие в авангарде Ноткер фон Вейрах и Вольдан из Осин,
серьезные и сосредоточенные, распевали хвалебную песнь, время от времени
возводя к небу глаза из-под поднятых забрал. Их пение, хоть негромкое, звучало
возвышенно и сурово.
Pange lingua gloriosi
