Они прошли мимо пышущей жаром, воняющей углем и звенящей
металлом кузни, несколько кузнецов, черных, как циклопы, крутились там за
работой, которой у них было хоть отбавляй. Прошли мимо овина, превращенного в
бойню: в широко распахнутых воротах были видны подвешенные за ноги
разделываемые туши свиней и большого быка, из вспоротого брюха которого рубщики
вываливали в бадью внутренности. Перед овином полыхали костры, над огнем шипели
на вертелах поросята и бараны. Испускали пар и манили запахами закопченные
котлы и чугуны. Рядом на скамьях, за столами или прямо на земле сидели едоки,
среди вздымающихся холмов обглоданных костей крутились и грызлись собаки.
Светила окнами и лампами навеса корчма. Оттуда то и дело выкатывали бочки,
которые тут же облепляли жаждущие.
Окруженный постройками майдан был залит мерцающим светом
горящих мазниц. Здесь толкалось множество народу – крестьян, прислуги,
оруженосцев, девок, торговцев, жонглеров, бернардинцев, францисканцев, евреев и
цыган. И множество рыцарей и армигеров в доспехах и непременно с мечами у пояса
либо под мышкой.
Экипировка рыцарей определяла их статус и имущественное
положение. Большинство было в полных латах, а некоторые даже похвалялись
изделиями нюрнбергских, аугсбургских и инсбуркских мастеров оружейного
искусства. Однако были и такие, которых достало лишь на некомплектные латы,
надеваемые на кольчуги нагрудники, воротники, опахи.
Прошли около амбара, на ступенях которого концертировала
группа музыкантов-вагантов, звенели гусли, пищали дудочки, гудела басетля,
[277]
заливались флейты и рожки. Ваганты ритмично подпрыгивали,
позвякивая пришитыми к одеждам колокольчиками и погремушками. Немного дальше на
деревянном помосте оттанцовывали несколько рыцарей, если можно назвать танцами
прыжки и притоптывания, ассоциировавшиеся скорее с болезнью святого Витта.
Устроенный ими на помосте грохот почти заглушал музыку, а поднятая пыль
вздымалась свербящей в носу тучей. Девки и цыганки хохотали и пищали тоньше
голиардских пищалок. В центре майдана на большом квадрате утоптанной земли,
обозначенном по углам мазницами, предавались более мужским развлечениям. Рыцари
в латах состязались в умении пользоваться оружием и испытывали крепость лат. Звенели
клинки, долбили по панцирям топоры и моргенштерны, воздух сотрясала
оскорбительная брань и поощрительные выкрики зрителей. Двое рыцарей, из них
один с золотым карпом Глаубицей на щите, бились достаточно рискованно – без
шлемов. Глаубиц наносил удары мечом, его противник, заслоняясь круглым щитом,
пытался ухватить оружие зубьями своего мечеломателя.
[278]
Рейневан остановился, чтобы посмотреть на состязание, но
Шарлей потянул его за локоть, указав при этом на раубриттеров, которых еда и
напитки интересовали явно больше соревнования вооруженных «коллег». Вскоре они
оказались в самом центре пиршества и веселья. Перекрывая гул, Рымбаба, Виттрам
и де Тресков здоровались со знакомыми, обменивались рукопожатиями и колотили по
спинам. Вскоре все, включая Шарлея и Рейневана, уже сидели стиснутые за столом,
обгладывали свиные и бараньи лопатки и опустошали кружки под пожелания
здоровья, счастья и удачи. Брезгуя такой мелочишкой, как кружка,
истосковавшийся, видимо, по влаге Рымбаба пил мед из вмещающего гарнец ведерка,
золотистый напиток стекал у него по усам на нагрудник.
– Будь здрав! За ваши руки!
– Клянусь честью, за ваши!
– За наши успехи!
Кроме дергающегося на майдане Глаубица, меж раубриттеров
были и такие, которые явно не считали, что разбойничье дело позорит герб, и
вовсе этого не скрывали. Неподалеку от Рейневана дробил зубами хрящи детина в
яке с гербом Котвицей – красной полосой на серебряном поле. Поблизости елозил
на скамье другой, курносый, с розой, гербом Пораев, польских рыцарей, и их же
боевым кличем: «Порай!» Третий, широкий в плечах, как тур, был в лентнере,
украшенном золотой рысью. Рейневан не помнил, чей это герб, но ему тут же
напомнили.
– Господин Боживой де Лоссов, – представил его
Ноткер фон Вейрах. – Господа Шарлей и Хагенау.
– Честь имею. – Боживой де Лоссов вынул изо рта
свиное бедро, жир капнул на золотую рысь. – Имею честь приветствовать
Хагенау, хм… Потомок известного поэта?
– Нет.
– Ага. Ну, значит, выпьем. Твое здоровье.
– И твое.
– Господин Венцель де Харта, – представлял
очередных подходящих рыцарей Вейрах. – Господин Буко фон Кроссиг.
Рейневан присматривался с интересом. Носящий обрамленные
латунью доспехи Буко фон Кроссиг был личностью известной в Силезии, особенно
после прошлогодней Троицы, когда он ограбил кортеж и лично библиотекаря
глоговской колегиаты. Сейчас, наморщив лоб и прищурив глаза, знаменитый
раубриттер присматривался к Шарлею.
– Мы, случаем, не знакомы? Нам нигде не доводилось
встречаться?
– Не исключено, – спокойно ответил демерит. –
Может быть, в церкви?
– Ваше здоровье!
– Ваше здоровье!
– Всем нам!
– …совет, – говорил Буко фон Кроссиг
Вейраху. – Будем совещаться. Пусть только все соберутся. Трауготт фон
Барнхельм. И Экхард фон Зульц.
– Экхард Зульц, – поморщился Ноткер фон
Вейрах, – конечно. Этот всюду нос сует. А о чем будем совещаться?
– О походе, – сказал сидящий неподалеку рыцарь,
благовоспитанно подносивший ко рту кусочки мяса, которые кинжалом отрезал от
окорока, зажатого в пятерне. У него были длинные, сильно поседевшие волосы,
ухоженные руки и лицо, благородства которого не портили даже старые
шрамы. – Вроде бы, – повторил он, – готовится поход.
– И на кого же, господин Маркварт?
Седовласый не успел ответить. На майдане поднялся шум.
Кто-то кого-то крыл, не выбирая выражений, кто-то кричал, отрывисто заскулила
собака, получившая пинка. Кто-то громко требовал цирюлика
[279]
или еврея или и того, и другого.
– Слышите, – указал головой седовласый, насмешливо
улыбаясь. – Самое время. Что там стряслось? Э? Господин Ясек?
– Отто Глаубиц порезал Джона Шёнфельда, – ответил
задыхающийся рыцарь с тонкими, висящими, как у татарина, усами. – Ему
нужен медик. А медик-то ушел. Пропал парх, шельма.
