– Об этом папе тоже всякое говорили, – не думал
отступать Гофрихтер. – Да, случались колдуны и среди инфулатов.
[37]
В свое время инквизитор Швенкефельд…
– Да прекратите вы наконец, – оборвал его плебан
Якуб. – Нас сейчас интересует нечто иное.
– И верно, – подтвердил злотник. – Я,
например, знаю, что у князя Генрика не было потомка мужеского полу, а были
только три дочери. С самой младшей, Маргаритой, наш священник Томас позволил
себе завести роман.
– И князь допустил? Неужто настолько сильна была
дружба?
– Князь в то время уже упокоился, – снова пояснил
злотник. – Княгиня же Анна либо не знала, чем тут пахнет, либо знать не
желала. Томас Чех в те годы еще не епископствовал, но был в прекрасных
отношениях с остальной Силезией: с Генрихом Верным в Глогове, Казимиром в
Чешине и Фриштатте, свидницко-яворским Больком Младшим, бытомско-козельским
Владиславом, Людвигом из Бжега. К тому же представьте себе, господа, что человек
не просто бывает в Авиньоне у Святого Отца, но еще и ухитряется извлечь у него
мочевой камень так ловко, что после операции пациент не только сохраняет…
куську, но она у него еще и встает. Если даже не ежедневно, то все же… Хоть,
возможно, и звучит это несколько забавно, тем не менее я нисколько не шучу.
Считается, что именно благодаря Томасу у нас в Силезии до сих пор сидят Пясты.
[38]
Он, кстати, с равным успехом помогал и мужчинам, и женщинам.
А также супружеским парам, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Боюсь, – сказал бургомистр, – что нет.
– Он ухитрялся помочь чете, у которой ничего не
получалось в супружеском ложе. Теперь понимаете?
– Теперь – да, – кивнул Гофрихтер. – Стало
быть, вроцлавскую княжну он… э… обработал тоже скорее всего в строгом
соответствии с медицинским искусством. Результатом, естественно, оказался
ребенок.
– Естественно, – подтвердил плебан Якуб. –
Дело прикрыли обычной методой. Маргариту заперли у кларисок,
[39]
ребенок попал в Олесьницу к князю Конраду. Конрад воспитывал его как сына.
Томас Богем становился все более значительной фигурой всюду – в Силезии, в
Праге у императора Карла IV, в Авиньоне, поэтому карьера мальчику была
обеспечена уже с детства. Конечно, карьера духовная. В зависимости от того,
сколь разумен он будет. Был бы глупым – получил бы сельский приход. При средней
глуповатости его сделали бы аббатом где-нибудь у цистерцианцев. Был бы умным –
ждала б капитула одной из коллегиат.
– А каким он оказался?
– Неглупым. Пристойным, как отец. И храбрым. Не успел
еще никто что-либо предпринять, а будущий князь уже бился с великопольчанами
плечом к плечу с младшим князем, будущим Конрадом Старым. И бился так храбро,
что не было другого выхода, как посвятить его в рыцари с пожалованием
земельного надела. Таким-то манером скончался князек Тимо, да здравствует
рыцарь Тимо Богем из Белявы, von Belau. Рыцарь Тимо, который вскоре недурно
продвинулся, взяв в жены младшую дочку Гейденрайха Ностица.
– Ностиц выдал дочь за поповского ублюдка?
– К тому времени поп, родитель «ублюдка», стал
вроцлавским суфраганом и епископом Сарепты, знался со Святым Отцом, вышел в
советники Вацлава IV и был запанибрата со всеми князьями Силезии. Старый
Гейденрайх наверняка и сам охотно сбагрил бы ему свою доченьку.
– Возможно.
– Из связи ностицевой дочери с Тимо де Беляу родились
Генрик и Томас. В Генрике, видать, отозвалась дедова кровь, потому как он стал
священником, прошел обучение в Праге и до смерти, совсем недавней, был
схоластиком
[40]
у Святого Креста во Вроцлаве. Томас же взял в
жены Богушку, дочь Микши из Прохова, и родил с нею двух детей: Петра,
прозванного Петерлином, и Рейнмара, именуемого Рейневаном. Петерлин, или
Петрушка, и Рейневан, то есть Пижма. Этакие овощно-травяные когномены
[41]
– понятия не имею, сами ли они себе их придумали, или это
была фантазия отца, который, раз уж мы об этом заговорили, полег под Танненбергом.
– На чьей стороне?
– На нашей, христианской.
Ян Гофрихтер покачал головой, отхлебнул из кружки.
– А этот Рейнмар-Рейневан, привыкший подкатываться под
бочок к чужим женам… Он кто у августинцев? Облат?
[42]
Конверс?
[43]
Послушник?
– Рейнмар Беляу, – усмехнулся плебан Якуб, –
медик, учившийся в пражском Карловом университете. Еще до занятий в
университете он обучался в кафедральной школе во Вроцлаве, потом познавал
секреты травничества у свидницких аптекарей и у духовенства в Бжегском приюте.
Именно духари и дядя Генрик, вроцлавский схоластик, пристроили его к нашим
августинцам, специализировавшимся на лечении травами и злаками. Парень честно и
искренне, доказав тем свое призвание, изучал медицину в Праге. Кстати, тоже по
протекции дяди и на деньги, которые тот имел от канонии. На учебе, видимо,
старался, потому что через два года стал бакалавром искусств, artium
baccalaureus. Из Праги выехал сразу после… Хм-м…
– Сразу после дефенестрации,
[44] – не
побоялся докончить бургомистр. – И это явно доказывает, что с гуситской,
стал-быть, ересью его ничто не связывает.
– Ничто не связывает, – спокойно подтвердил
злотник Фридман. – Я хорошо знаю это от сына, который в то время тоже
обучался в Праге.
– Прекрасно получилось, – добавил бургомистр
Захс, – что Рейневан вернулся в Силезию, и еще лучше, что к нам, в
Олесьницу, а не в Зембицкое княжество, где его брат рыцарски служит князю Яну.
Это хороший, разумный, хоть и молодой парень, а в траволечении столь умелый,
что таких еще поискать. Жене моей чирьяки, которые у нее, стал-быть, там, ну,
на теле появились, вылечил, а дочку от постоянного кашля освободил. Мне для
глаз, которые слезились, дал отвар. Прошло, как рукой сняло…
Бургомистр замолк, закашлялся, засунул руки в обшитые мехом
рукава делии. Ян Гофрихтер быстро глянул на него и заявил:
