Зембицы были уже так близко, что они могли любоваться
внушительными стенами и башнями, выглядывавшими во всей своей красе по-над
поросшими лесом холмами. Вокруг крыши пригородных домишек, на полях и лугах
трудились земледельцы, над самой землей стелился грязно-коричневый дым от
сжигаемых сорняков. Пастбища были заполнены овцами, луга над прудами белели от
полчищ гусей. Вышагивали нагруженные корзинами селяне, важно ступали
откормленные волы, тарахтели набитые сеном и овощами телеги. Словом, куда ни
глянь, всюду были видны признаки благосостояния.
– Приятная страна, – оценил Самсон Медок. –
Работящий край, живущий в достатке.
– И по закону. – Шарлей указал на шубеницу,
прогибающуюся под тяжестью повешенных. Рядом, к радости ворон, несколько трупов
гнили на кольях, белели кости на колесах.
– Предивно! – захохотал демерит. – Видать,
тут и впрямь право правом правится, а справедливость – справедливостью.
– Где ты видишь справедливость?
– А вон тут.
– Ага.
– Отсюда также, – продолжал болтать Шарлей, –
и достаток, который ты, Самсон, только что изволил заметить. Воистину такие
места надлежит посещать в более разумных целях, нежели наши. К примеру, чтобы
одурачить, надуть и объегорить какого-нибудь хорошо устроившегося обывателя, а
это было бы нетрудно, поскольку благосостояние прямо-таки само в руки идет
тысячам зазнаек, фрайеров, наивняков и дурней. А мы едем, чтобы… А, да что
говорить…
Рейневан не прокомментировал ни единым словом. Ему не
хотелось. Он подобные речи выслушивал уже не один день.
Они выехали из-за пригорка.
– Иисусе Христе, – просопел Рейневан. – Ну
народу! Что там такое?
Шарлей придержал коня, приподнялся на стременах.
– Турнир, – угадал он почти сразу. – Это
турнир, дорогие господа. Torneamentum. Какой нынче день? Кто-нибудь помнит?
– Восьмой, – посчитал на пальцах Самсон. –
Mensis Septembris,
[294] натурально!
– О! – Шарлей искоса взглянул на него. – Так
у вас в потустороннем мире точно такой же календарь?
– В принципе да. – Самсон не прореагировал на
зацепку. – Ты спрашивал о дате, я ответил. Желаешь еще что-нибудь?
Каких-то более подробных сведений? Сегодня праздник Рождества Девы Марии, Nativitas
Mariae.
– Значит, – констатировал Шарлей, – турнир
проводят именно по этому случаю. Вперед, господа!
Пригородные луга были заполнены людьми, стояли также
временные трибуны для зрителей высшего ранга, обитые цветным сукном,
декорированные гирляндами, лентами, пястовскими знаменами и гербовыми щитами
рыцарства. Около трибун расположились ларьки ремесленников и палатки продавцов
пищи, реликвий и сувениров, а надо всем этим полоскалась феерия разноцветных
флагов, хоругвей, прапорчиков и конфолонов.
[295] Над гулом
толпы то и дело вздымался медный голос труб и сурм.
[296]
Происходящее в принципе, никого не должно было удивлять.
Зембицкий князь Ян наряду с несколькими другими князьями и вельможами входил в
силезский «Руденбанд», члены которого были обязаны выступать на турнирах никак
не реже раза в год. Однако в отличие от большинства князей, участвовавших в
дорогостоящем мероприятии в общем-то неохотно и нерегулярно, Ян из Зембиц
устраивал турниры довольно часто. Княжество, в принципе очень небольшое, было к
тому же малодоходным, как знать, не самым ли бедным в этом смысле во всей
Силезии. Несмотря на это, князь Ян тужился и пыжился. Задолжал евреям, продал
все, что мог продать, сдал в аренду все, что мог сдать. От разорения его спас
брак на Эльжбете Мелыптынской, очень богатой вдове краковского Спытка. Княгиня
Эльжбета, пока была жива, немного сдерживала супруга и его широкие жесты, но
после ее смерти князь с удвоенной энергией принялся транжирить наследство. В
Зембицах опять возобновились турниры, разгульные пиры и помпезные охоты.
Снова загремели трубы, разоралась толпа. Рейневан с друзьями
были уже настолько близко, чтобы хорошо видеть ристалище – классическое, длиной
в полтораста и шириной в сто шагов, обнесенное двойной изгородью из бревен, по
внешней стороне особенно солидной, способной выдержать напор тлущи.
[297]
Внутри арены установили барьер, вдоль которого в этот
момент, наклонив копья, мчались друг на друга двое рыцарей. Толпа ревела,
свистела и била в ладоши.
– Турнир, – оценил Шарлей, – hast lidium,
[298]
который мы наблюдаем, облегчит нашу задачу. Сюда сбежался
весь город. Гляньте, о, там даже на деревья забрались. Могу поспорить,
Рейневан, что твою любимую никто не стережет. Слезем с коней, чтобы не
бросаться в глаза, обойдем стороной эту шумную ярмарку, смешаемся с селянами и
войдем в город. Veni, vidi, vici!
[299]
– Прежде чем следовать за Цезарем, – покачал
головой Самсон Медок, – неплохо бы проверить, нет ли случайно среди
турнирных зрителей любимой Рейневана. Если собрался весь город, может, и она
здесь?
– А что Адели, – слез с коня Рейневан, –
делать в такой компании? Напоминаю: ее здесь держат в заточении. А арестантов
на турниры не приглашают.
– Оно, конечно, так, но что мешает проверить?
Рейневан пожал плечами.
– Ну, пошли дальше.
Пришлось идти осторожно, чтобы не вляпаться в кучу.
Окрестные рощицы превратились, как и при каждом турнире, в общественное отхожее
место. Зембицы насчитывали около пяти тысяч жителей, турнир мог привлечь не
только горожан, но и гостей, что в сумме было приблизительно что-нибудь около
пяти с половиной тысяч человек. Похоже, каждый из них побывал в кустах по
меньшей мере дважды, чтобы облегчиться, освободиться от накопившейся влаги и
выбросить недоеденный бублик. Смердило так, что аж глаза слезились. Было ясно –
это не первый день турнира.
Запели трубы, толпа опять завопила в один голос. На сей раз
Рейневан с друзьями были уже настолько близко, чтобы сначала услышать треск
ломающихся копий и грохот столкновения очередных соперников.
– Видный турнир, – оценил Самсон Медок. –
Видный и богатый.
