– Как всегда у князя Яна.
Мимо них прошел крепкий паренек, сопровождающий в кусты
пригожую, румяную и огненную красавицу. Рейневан с симпатией взглянул на пару,
всей душой желая им отыскать местечко поуютнее и по возможности свободное от
ароматящих куч человеческого дерьма. Мысли его немного замутила настырная
картинка того, чем сейчас парочка занимается в кустах, в промежности приятно
защекотало. «Ничего, – подумал он, – ничего. Меня от подобных
радостей с Аделью тоже отделяют лишь минуты».
– Туда. – Шарлей со свойственным ему чутьем повел
их меж домиками кузнецов и оружейников. – Привяжите лошадей здесь к
изгороди. И пошли сюда, тут свободнее.
– Попытаемся подойти поближе к трибуне, – сказал
Рейневан. – Если Адель здесь, то…
Его слова заглушили фанфары.
– Aux honneurs, seigneurs chevaliers et escuiers!
[300]
– громко крикнул маршал герольдов, когда фанфары
умолкли. – Aux honneurs! Aux honneurs!
Девизом князя Яна была современность. И европейскость.
Выделяясь в этом даже среди силезских Пястов, зембицкий князь маялся комплексом
провинциала оттого, что его княжество лежит на перифериях цивилизации и
культуры, на рубеже, за которым уже нет ничего, только Польша и Литва. Князь
тяжело это переживал и прямо-таки болезненно тянулся к Европе. Для окружающих
это порой бывало весьма обременительно.
– Aux honneurs! – кричал по-европейски маршал
герольдов, одетый в желтый табарт
[301]
с большим черным
пястовским орлом. – Aux honneurs! Laissez les aller!
[302]
Разумеется, маршал, старый добрый немецкий Marschall, у
князя Яна именовался по-европейски Roy d'armes,
[303] ему
помогали герольды – европейские персевансы, а гонки с копьями через ограду,
старый добрый Stechen über Schrnken, назывались культурно и европейско: la
juste.
[304]
Рыцари вложили копья в токи
[305] и с
грохотом копыт бросились вдоль барьера. Один, судя по девизам на попоне,
изображающим вершину горы над красно-серебряной шашечницей, был из рода
Гобергов. Второй был поляком, о чем свидетельствовал герб Елита на щите и козел
в гербе модно зарешеченного турнирного шлема.
Европейский турнир князя Яна привлекал множество гостей и из
Силезии, и из зарубежья. Пространство между изгородями и специально огороженную
площадь заполняли сказочно расцвеченные рыцари и гермки, в том числе
представители самых видных силезских родов. На щитах, конских попонах,
лентнерах и вапенроках красовались оленьи рога Биберштайнов, бараньи головы
Хаугвицей, золотые пряжки Зедлицей, турьи головы Цеттрицев, шашечницы
Боршнитцев, скрещенные ключ Эхтерицев, рыбы Сейдлицев, болты Бользов и
карточные буби Квасов. Словно этого было недостаточно, там и тут виднелись
чешские и моравские эмблемы и девизы – остжевья панов из Липы и Лихтенбурга,
одживонсы
[306]
панов из Краваржа, Дубе и бехини, багры
Мировских, лилии Эвольских. Не было недостатка и в поляках – Староконей,
Авданьцев, Долив, Ястжембцев и Лодзьцев.
Поддерживаемые могучими руками Самсона Медка Рейневан и
Шарлей взобрались на угол, а потом на крышу дома кузнеца. Оттуда Рейневан
внимательно исследовал уже близко расположенную трибуну. Начал с конца, с менее
значительных личностей. Это была ошибка.
– О Господи! – очень громко вздохнул он. –
Там Адель. Там, клянусь душой. На трибуне!
– Которая?
– Та, что в зеленом платье… Под балдахином… Рядом…
– Рядом с самим князем Яном, – не упустил
возможности Шарлей. – И верно, красавица. Ну что ж, Рейневан, поздравляю с
отменным вкусом. Поздравить со знанием женской души не могу. Подтверждается, ох
подтверждается мое мнение. Напрасно мы ввязались в зембицкую одиссею.
– Это не так, – сам себя заверил Рейневан. –
Это не может быть так… Она… Она… узница.
– Чья, давай подумаем? – Шарлей прикрыл глаза
ладонью. – Рядом с князем сидит Ян фон Биберштайн, владелец замка Столец.
За Биберштайном – незнакомая мне дама в годах.
– Эвфемия, старшая сестра князя, – узнал
Рейневан. – За ней… Неужто Болько Волошек?
– Наследник Глогувки, сын опольского князя. –
Шарлей, как обычно, оказался на высоте. – Рядом с Волошеком сидит клодский
староста, господин Пута из Частоловиц с женой Анной из Колдицев. Дальше сидят
Кильян Хаугвиц и его супруга Людгарда, затем – старый Герман Цеттриц, дальше
Янко из Хотемиц, владелец замка Ксенж. Он как раз встает и аплодирует Гоче
Шаффу из Грайфенштайна. Пожалуй, с женой. Рядом с ней сидит Миколай Зейдлиц из
Альтенау, одмуховский старости, около него Гунцель Свинка из Свин, далее кто-то
с тремя рыбами на красном поле, а значит, Зейдлиц или Кужбах. А с другой
стороны вижу Оттона фон Боршнитца, дальше кого-то из Бишофштайнов, затем
Бертольда Апольду, чесника из Шенау. Потом идут Лотар Герсдорф и Хартунг фон
Клюкc – оба лужичане. На нижней скамье сидят, если мне зрение не изменяет,
Борута из Венцемежиц и Секиль Рейхенбах, хозяин Тепловод… Нет, Рейневан, я не
вижу никого, кто мог бы походить на стражника твоей Адели.
– Там дальше, – воскликнул Рейневан, – сидит
Тристрам фон Рахенау, родственник Стерчей. Как и Барут, тот, что с туром в
гербе. А там… Ох! Псякрев! Не может быть!
Если б не то, что Шарлей крепко схватил его за плечо,
Рейневан непременно свалился бы с крыши.
– Это кто же, – спросил он холодно, – так
тряхнул тебя? Вижу, твои вытаращенные глаза прилипли к деве со светлыми
волосами. К той, за которой ухаживает юный фон Догна и какой-то польский Равич.
Ты ее знаешь? Кто она такая?
– Николетта, – тихо сказал Рейневан. –
Николетта Светловолосая.
План, казалось бы, гениальный по простоте и дерзости, не
сработал, мероприятие провалилось по всему фронту. Шарлей это предвидел, но
Рейневана удержать не удалось.
