К тылам турнирной трибуны прилегали наспех сколоченные
конструкции из столбов и лесов, обернутые полотном. Зрители – во всяком случае,
те, что поблагороднее и с положением, – коротали там перерывы, занимая
друг друга беседой, флиртуя и похваляясь одеждой. А также угощались блюдами и
напитками. Слуги то и дело таскали туда бочки, бочонки и бочоночки, носили
корзины. Идею прокрасться в кухню, смешаться со слугами, схватить корзину с
булками и отправиться с нею к невесте Рейневан считал совершенно гениальной.
Напрасно.
Ему удалось лишь добраться до тамбура, в котором складывали
продукты и из которого потом уже их разносили пажи. Рейневан, последовательно
реализуя свой план, поставил корзину, незаметно выскользнул из вереницы возвращающихся
в кухню слуг и проскользнул под навес. Потом вытащил стилет, чтобы вырезать в
обтягивающем конструкцию полотне наблюдательную дырку. И тут его схватили.
Обездвижили его несколько пар крепких рук, железная пятерня
стиснула горло, вторая, не менее железная, вырвала стилет. Внутри набитого
рыцарями навеса он оказался гораздо скорее, чем ожидал. Хоть и не совсем так,
как рассчитывал.
Его сильно толкнули, он упал, прямо перед глазами увидел
модные чижмы
[307]
с невероятно длинными носами. Такие чижмы
называли poulaines, обувь, хоть и европейская, пришла вовсе не из Европы, а из
Польши. Именно такой обувью славились на весь мир краковские сапожники.
Рейневана дернули, он встал. Того, кто его рванул, он знал в лицо. Это был
Тристрам Рахенау. Родственник Стерчей. Его сопровождали несколько Барутов с
черными турами на лентнерах, тоже стерчевых родственников. Хуже попасть
Рейневан не мог.
– Террорист, – представил его Тристрам
Рахенау. – Тайный убийца, ваша светлость, князь. Рейнмар из Белявы.
Окружавшие князя грозно зашептались.
Князь Ян Зембицкий, видный, интересный сорокалетний мужчина,
был одет в черный облегающий justaucorps,
[308]
поверх которого
он носил модно богатую, обшитую соболями бордовую hauppelande.
[309]
На шее у князя висела тяжелая золотая цепь, на голове был модный chaperon
turban с опадающей на плечо лирипипой. Темные волосы князя Яна также были
подстрижены по последним новейшим европейским образцам и модам – «под горшок»
вокруг головы, на два пальца выше ушей, впереди челка, сзади выбриты по самый
затылок. Обут князь был в красные краковские paulaines с модно длинными носами,
те самые, которыми Рейневан только что любовался с уровня пола.
Князь, что Рейневан отметил, чувствуя болезненную спазму
горла и диафрагмы, держал под руку Адель де Стерча в платье наимоднейшего цвета
vert d'emeraude
[310]
со шлейфом, с разрезанными рукавами,
свисающими до самой земли, с золотой сеточкой на волосах, со шнурком жемчугов
на шее и соблазнительной грудью, выглядывающей из-под тесного корсета с
заманчивым декольте. Бургундка поглядывала на Рейневана холодными как у змеи
глазами.
Князь Ян взял двумя пальцами стилет Рейневана, поданный
Тристрамом фон Рахенау, осмотрел его, потом поднял глаза.
– Подумать только, – проговорил он, – а ведь
я не очень верил тому, что тебя обвиняли в преступлении. В убийстве господина
Барта из Карчина и свидницкого купца Ноймаркта. Не хотел верить. И вот,
извольте, тебя ловят с вещественным доказательством, когда ты пытаешься ударить
меня в спину ножом. Неужели ты так меня ненавидишь? А может, кто-то заплатил?
Или ты просто-напросто безумец? А?
– Светлейший князь… Я… Я… не террорист… Правда, я
прокрался, но я… Я хотел…
– Ах, князь. – Ян сделал красивой рукой очень
княжеский и очень европейский жест. – Понимаю. Ты пробрался сюда с
кинжалом, чтобы передать мне петицию?
– Да! То есть нет… Ваша княжеская милость! Я ни в чем
не виноват. Наоборот, меня самого постигло несчастье! Я жертва, жертва
заговора.
– Ну конечно, – надул губы Ян Зембицкий. –
Заговор. Так я и знал.
– Да! – воскликнул Рейневан. – Именно так!
Стерчи убили моего брата! Зарезали его.
– Врешь, собачий сын, – проворчал Тристрам
Рахенау. – Не гавкай на моих свояков.
– Стерчи убили Петерлина! – рванулся
Рейневан. – Если не собственными руками, то руками наемных убийц. Кунца
Аулока, Сторка, Вальтера де Барби! Мерзавцев, которые охотятся и за мной! Ваша
княжеская милость князь Ян! Петерлин был твоим вассалом! Я требую правосудия!
– Это я его требую! – крикнул Райхенау. – Я,
по праву крови! Этот сукин сын убил в Олесьнице Никласа Стерчу!
– Правосудия! – выкрикнул один из Барутов,
вероятно, Генрик, потому что у Барутов редко нарекали детей другими
именами. – Князь Ян! Кара за это убийство!
– Все это ложь и наговор! – воскликнул
Рейневан. – В убийстве повинны Стерчи! А меня обвиняют, чтобы обелиться
самим! И из мести! За любовь, связывающую меня с Аделью!
Лицо князя Яна изменилось, и Рейневан понял, какую сморозил
жуткую глупость. Видя равнодушное лицо своей возлюбленной, он постепенно,
медленно начинал понимать.
– Адель, – проговорил в абсолютной тишине Ян –
Зембицкий. – О чем он говорит?
– Лжет, Яничек, – усмехнулась бургундка, –
ничто меня с ним не связывает и никогда не связывало. Правда, он лез ко мне со
своими эфектами,
[311]
нагло приставал, но ушел несолоно
хлебавши, ничего не добившись. Ему не помогла черная магия, которой он меня
опутал.
– Неправда, – с трудом выдавил Рейневан сквозь
стиснутое горло. – Все это неправда! Вранье! Ложь! Адель! Скажи… Ну скажи
же, что ты и я…
Адель покачала головой – он так хорошо знал это движение,
так она покачивала, сидя на нем верхом, когда они занимались любовью в любимой
позе. Глаза у нее сверкнули. И этот блеск он знал тоже.
