«Мэтью Куэйл-младший! Я бы с удовольствием свернул тебе шею. В тени великих законников прошлого, раскаты голосов которых вспоминают и по сей день, ты будешь копаться в мелких дрязгах, улаживать споры сутяг, и на твоей могиле напишут: „Он учился на юридическом факультете“. Но это потом, Мэтью Куэйл, а пока я постараюсь как следует тебя расспросить, и упаси тебя Бог сказать что-то подозрительное».
Тем временем Мэтт хлопнул по ручке кресла и вопросительно пробормотал, уловив мой взгляд:
— Господи, яд?.. Похоже, я кое-что начинаю понимать.
— Что именно?
— Если бы я только вспомнил, кто это сказал. Мы недавно говорили о ядах. С неделю назад.
— Кто же это был?
— Все мы. За обедом. Погоди, дай вспомнить. У меня это совершенно вылетело из головы. — Он махнул рукой и сделал гримасу. — Ну да, в тот день на обед была жареная баранина. Кто-то рассказал историю об одном древнем римлянине. То ли о Юлии Цезаре, то ли о Нероне, точно не помню. Я их вечно путаю. Так вот, кто-то из родственников этого типа хотел его отравить, но тот был начеку. У него был человек, который первым пробовал то, что ему подавали из еды и питья. И вот однажды ему подали суп, горячий, как черт знает что. Дегустатор сказал, что все в порядке, но посоветовал охладить, добавив чуть воды из кувшина. Они так и поступили. Но родственничек отравил воду в кувшине и в конце концов добился своего. Правда, боюсь, от этого тебе мало толку.
— А кто рассказывал об этом?
— Вот этого-то я и не могу вспомнить. По-моему, кто-то из девочек. Наверное, Джинни, она вечно читает всю эту ерунду. А впрочем, не все ли равно? — спросил Мэтт, вставая с кресла и поеживаясь. — В этом нет никакого смысла… Лично я…
Он замолчал. За окном послышался шум машины. Потом в окно ударил свет фар.
— Это или Джинни, или Кларисса, — сказал Мэтт, щелкнув пальцами. — Надо им рассказать. Пожалуй, это сделаю я. А впрочем, может, и тебе лучше… — Он явно пришел в возбуждение, но вот почему это произошло, я понять не мог. — Ты посиди здесь, — сказал он мне, — а я обо всем позабочусь. Они могут разволноваться. Одно слово, женщины. Если сам хочешь с ними поговорить, я их сюда пришлю. Погоди минутку, я только закрою дверь.
Он испускал искусственные улыбки и, чуть изгибаясь всем телом, пятился к двери. Он походил на человека, который вынужден подчиниться зову природы. Когда на веранде послышались шаги, он выскользнул из библиотеки.
Я задумался над его рассказом. Я понял, что кто-то из девочек читал Светония, историю о том, как Агриппина отравила суп старшего брата Нерона. Разговор, плохо вязавшийся с укладом дома Куэйлов. Статуя Калигулы в углу скалилась в насмешливой улыбке.
Да, обитатели Золотого Дома были способны на тонкости, недоступные сегодняшним рядовым злоумышленникам. Когда Клавдий занемог, его отравили, даже несмотря на то что усиленно охраняли. Его убили с помощью отравленного пера, которым он, на свою беду, решил воспользоваться, чтобы скорее вызвать рвоту. У современных убийц все проще — они кидают белый мышьяк в кофе жертвы, а то и вовсе отбрасывают такие устаревшие методы и прошивают своего врага автоматной очередью. И все же эта история Светония…
Господи! Я некоторое время смотрел на римскую статую, а затем кинулся к столу, ибо меня посетило предощущение разгадки. Я пытался понять, как могли отравить бренди. Но куски сургуча валялись тут же на столе, и они были явно слишком уж старыми. Так что печать была наложена давно. Кроме того, отравитель не мог знать, что у судьи будет гость, во-первых, и что судья вынет именно эту бутылку из погреба, во-вторых. Да и знай он это, он ни за что не угадал бы, какую именно бутылку возьмет Куэйл. Нет. Убийце было нужно, чтобы судья принял яд независимо оттого, будет ли он пить бренди, виски или какое-то другое спиртное. Но судья никогда не пил ни бренди, ни виски без содовой.
Кто-то слишком внимательно выслушал историю о кувшине с водой. Кто-то положил в сифон с содовой гидробромид гиоскина.
Отворилась дверь. Я виновато вздрогнул, положив руку на сифон. Убийство по-древнеримски в этом типично американском доме под ухмыляющимся взглядом однорукого Калигулы выглядело особенно зловеще. Я обернулся и увидел в дверях Вирджинию Куэйл.
— Я… С ними все в порядке? — спросила она, с трудом переводя дух. — Они в порядке. Джефф?
Лицо ее было румяным от мороза. Я успел уже забыть, какие у нее глаза. Они были большие, зеленые и с длинными ресницами. Внезапно они сделались такими знакомыми, а на меня так нахлынули воспоминания детства и юности, что я просто утратил дар речи.
Вирджиния двинулась ко мне, не снимая галош, которые гулко застучали по полу. Мне показалось, что Вирджиния до этого бежала. Она сбросила шляпку. Ее густые каштановые, коротко подстриженные волосы открывали высокий лоб, прядь дрожала у щеки. Уголок рта слегка дергался, отчего на лице появилось подобие кривой улыбки. На воротнике ее пальто из верблюжьей шерсти виднелись пятнышки от растаявшего снега. Тук-тук-тук — простучали ее галоши. Я взял ее холодную руку. Она дрожала.
— С ними все в порядке, Джинни, — сказал я. — Не волнуйся. Все хорошо.
В глазах ее было сомнение, затем она устремила их на меня с мрачной недоверчивостью, словно ребенок, и тихо сказала:
— Все это ужасно. Что нам теперь делать?
— Ничего делать не надо, Джинни. Мэтт, наверное, все уже тебе рассказал?
Она коротко усмехнулась:
— Да, он сообщил мне, что я должна говорить, а чего не должна. Ну его! Для меня это было прямо как удар по голове. Я возвращалась домой, боялась, что мне влетит от отца, и вдруг… Я могу зайти к нему, Джефф? Я его очень люблю, что бы они все там ни говорили.
— Пока лучше не надо. Он в хороших руках.
Она кивнула с тем же мрачным видом. Но дышала она уже не так тяжело.
— Да, Уолтер — молодец. Он просто ангел. Единственный. Но послушай, ты не шутишь? Отец не при смерти?
Она говорила, лихорадочно вглядываясь мне в глаза. Я ответил:
— Господи, нет. Это просто доброе старое несварение желудка. Завтра он будет в полном порядке. Нет никаких причин волноваться.
Я отпустил ее руки, и Вирджиния села на подлокотник одного из кресел. Уставясь в пол, она медленно похлопывала шляпкой по ноге. Лицо ее затеняли густые волосы, но я отчетливо представлял себе ее черты, ее напряженную сосредоточенность. Наконец она глухо сказала:
— Мэтт… он ведет себя как адвокат с сомнительной репутацией. Он сказал мне: «Ты не должна отвечать ни на какие вопросы. Ни на какие вопросы!» И это когда речь идет о его родном отце. Джефф… ты ведь не…
— Ты сама прекрасно знаешь.
— Тогда… тогда можно, я задам тебе вопрос?
— Ну конечно. Если только я смогу на него ответить.
— Значит, так… — Водя носком галоши по полу, Вирджиния, казалось, делала над собой большие усилия, чтобы выговорить всю фразу: — Он что… он пытался сделать это сам?.. Попытался покончить с собой?
